Эволюция человека. Книга III. Кости, гены и культура

Премоляры и особенно моляры лусонского человека исключительно малы. Такие же маленькие премоляры характерны еще для двух видов поздних Homo (сапиенсов и флоресских хоббитов), однако по миниатюрности моляров H. luzonensis не имеет себе равных. Лусонский человек также выходит за пределы изменчивости всех известных видов Homo по соотношению площадей жевательных поверхностей премоляров и моляров (проще говоря, только у этого вида премоляры почти не уступают по размеру молярам). В целом малые размеры зубов, упрощенный рельеф жевательной поверхности и другие детали строения надежно отличают лусонского человека от “крупнозубых” гоминид, таких как австралопитеки, эректусы и денисовцы, отчасти сближая его с хоббитами и сапиенсами. При этом некоторые особенности зубов H. luzonensis уникальны. К архаичным чертам относятся хорошо развитые множественные корни премоляров. Этот признак типичен для австралопитеков и ранних Homo, встречается у азиатских эректусов, очень редок у сапиенсов и нехарактерен для флоресских хоббитов.

Средняя фаланга пальца (безымянного, среднего или указательного) левой руки H. luzonensis имеет очень примитивную форму, сближающую лусонского человека с австралопитеками и в меньшей степени с хабилисами, флоресскими хоббитами и H. naledi (см. раздел “Человек из Диналеди – еще один вид примитивных людей” ниже). Одной из примитивных особенностей фаланги является ее изогнутость – признак, который обычно трактуется как адаптация для лазанья по деревьям. Еще сильнее эта примитивная изогнутость выражена у проксимальной фаланги пальца ноги. Как и в случае с зубами, некоторые морфометрические характеристики фаланг выходят за пределы изменчивости всех известных видов Homo, то есть являются уникальными для лусонского человека.

Исследователи извлекли из скудного костного материала все возможное, чтобы обосновать самостоятельный видовой статус лусонского человека, и обоснование, надо признать, получилось довольно убедительное. Жаль, конечно, что не удалось найти черепов или хотя бы фрагментов черепных костей, а еще обиднее, что попытки извлечь из найденных косточек ДНК оказались безуспешными (как и в случае с H. floresiensis и другими находками из Юго-Восточной Азии). Похоже, в столь жарком климате у древней ДНК чрезвычайно мало шансов сохраниться.

Судя по всему, H. luzonensis – это еще один (наряду с H. floresiensis) эндемичный вид низкорослых людей, сформировавшийся в условиях островной изоляции. Интересно пофантазировать о возможном родстве поедателей носорога из Калинги и маленького человека из Кальяо, жившего на 640 тыс. лет позже. Был ли он их потомком?

Предки лусонского человека, вероятно, добрались до своего острова еще в начале среднего плейстоцена, может быть, около миллиона лет назад – примерно тогда же, когда предки хоббитов добрались до Флореса. Кем были эти предки – вопрос открытый. С одной стороны, это могли быть хорошо известные антропологам, относительно продвинутые азиатские эректусы (возможно, близкие к яванским питекантропам). Другой вариант – архаичные эректусы вроде людей из Дманиси. Третий вариант – еще более примитивные гоминиды, близкие к хабилисам или даже австралопитекам, которые могли расселиться по южным окраинам азиатского материка еще до появления эректусов. В пользу третьей версии говорит наличие у обоих островных видов примитивных черт, сближающих их с австралопитеками. Если предками H. floresiensis и H. luzonensis были продвинутые эректусы, то возврат некоторых признаков к примитивному “австралопитековому” состоянию должен был произойти у этих видов параллельно и независимо. Не проще ли предположить, что архаичные признаки унаследованы островными видами от архаичного предка? Впрочем, представить себе австралопитеков, лихо переплывающих многокилометровые морские проливы, тоже не так-то просто. Питекантропы в этой роли смотрятся правдоподобнее.

Рис. 2.2. Пещера Кальяо находится в северной части острова Лусон, не соединявшегося с материком даже во время сильнейших плейстоценовых оледенений. Оттенками серого показаны участки морского дна, становившиеся сушей при опускании уровня моря. Пунктиром показаны биогеографические границы, соответствующие не осушавшимся в плейстоцене морским проливам: линия Гексли (A), линия Уоллеса (Б) и линия Лидеккера (В). По рисунку из Détroit et al., 2019.