Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара

С 1943-го по 1947 год он учился в Школе хартий. «Ничего хуже я в жизни не испытывал», – говорил он с жаром. В Школу его в конце концов приняли – правда, он оказался одним из последних абитуриентов, зачисленных на курс. «Я это ненавидел. Я ненавидел Париж. Я ненавидел Париж, как никакой другой город». Жирар здесь был чужаком, и отнеслись к нему, по его словам, с некоторыми предрассудками, видя в нем провинциала-«южанина». Он, как всегда, хотел было «удрать обратно в Авиньон», но под немецкой оккупацией передвижения по стране были штукой трудной: уехать в Париж было проще, чем вернуться в Прованс. Первый год он дрожал от холода в неотапливаемом номере «Отель дю Скуар Монж» и его жизнь протекала, казалось, в основном в метро. Вдобавок немецкие оккупанты, естественно, отбрасывали тень на эмоциональную атмосферу в городе, провоцируя сложный комплекс чувств и переживаний: и отрицание очевидного, действовавшее как психологический защитный механизм, и страх, и внутренние противоречия.

«Всю жизнь я был способен работать только вне институций, а потому подсознательно работал против них. И, конечно, в очередной раз начал разыгрываться все тот же сценарий, – рассказывал он. – Едва я поселился в холодном и голодном Париже 1942 года37, мной, как обычно, завладело одно-единственное желание – вернуться домой. К счастью, этому препятствовала так называемая „демаркационная линия“ между оккупированной Францией и вишистской Францией. В общем, это благодаря немецким оккупантам я умудрился доучиться в Школе хартий»38.

Второй год обучения прошел лучше, хотя в те годы у него куда-то делся дар отчебучивать веселые проделки и обзаводиться сообщниками по проказам или просто друзьями. Жирар был вынужден полагаться на милосердие незнакомых людей и в конце концов поселился на самой длинной улице Парижа. «К счастью, на втором курсе благодаря одному милосердному „хартисту“ мне дали место в общежитии, в доме 104 на рю де Вожирар. В студенческие годы там проживали в том числе Франсуа Мориак и Франсуа Миттеран (разумеется, не одновременно). Там были сыновья крупных землевладельцев из Нормандии или Иль-де-Франса, присылавших нам тонны картошки. Мне из Авиньона не присылали почти ничего съестного. Положение моей семьи не располагало к сделкам на черном рынке, ведь отец был хранителем музея и не имел в распоряжении ничего пригодного для обмена на продукты»39.

В те годы его продолжали преследовать болезни. В Школе хартий он подхватил первичную инфекцию, которую посчитали предвестьем туберкулеза. По переписке Рене Жирара, Жозефа Жирара и администрации Школы в тот период видно, как часто прерывалась учеба. В 1944 году Рене долго не посещал занятия (из-за болезни его также признали негодным к военной службе), в 1946-м снова был вынужден вернуться в Авиньон из-за пневмонии. Бесспорно, он еще и поэтому сфокусировался на родном городе в своей дипломной работе на тему «Частная жизнь в Авиньоне во второй половине XV века». Разумеется, эта тема была коньком его отца (Жирар-старший написал диплом об истории региона в конце XIV века): собственно, тот и помог ему с дипломной работой – и не только с замыслом, но и с его воплощением в жизнь. Выздоравливая, Жирар продолжал исследования в авиньонских архивах.

Трудно установить, испытывал ли он в те тяжелые годы подавленность из-за болезни или расхворался из-за душевной подавленности. Историк Юджин Вебер изложил свои едкие воспоминания об оккупации, и его рассказ позволяет почувствовать, что претерпел Жирар: