Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции

Все исследованные в генетических экспериментах мутации приводят к снижению жизнеспособности или к полной нежизнеспособности организмов. Мутанты всегда ненормальны, неконкурентоспособны и менее жизнеспособны в любых условиях существования. Так есть ли основания для того, чтобы считать, что комплексы мутаций, накопленные в непроявленном состоянии, могут при своем проявлении в новой среде стать источником наследственных эволюционных новшеств? Подчеркнем, что положение о мутациях как сыром материале для эволюции и источнике эволюционных новшеств, ставшее одним из краеугольных камней синтетической теории эволюции, нисколько не подтверждается генетически и представляет собой плод чисто умозрительного теоретизирования, вдохновленного успехами генетики, но совершенно не имеющего опоры в ее открытиях. Геноцентризм и мутационизм являются своего рода идеологией, навеянной открытиями генетики, но совершенно невыводимой из ее экспериментального базиса. Этой идеологией оказались охвачены многие генетики, предметом изучения которых были именно мутации. Эксперименты же свидетельствуют именно о нищете этой идеологии, так как демонстрируют вредность и сниженную жизнеспособность любых фенотипических проявлений мутаций как в лабораторной, так и в привычной для организмов дикой среде, а тем более в новой среде, в которой для ее освоения к организмам предъявляются повышенные требования с точки зрения их жизнеспособности.

«Генетики, – указывает Шмальгаузен, – иногда говорят о полной «жизнеспособности» тех или иных мутаций. В данном случае имеется, однако, в виду жизнеспособность в условиях экспериментальной культуры, при полной обеспеченности подходящим кормом, при оптимальных физических условиях и при совершенной защите от каких-либо врагов или паразитов. Как бы ни были «жизнеспособны» мухи с рудиментарными или уродливыми крыльями, с кривыми ногами или дефектными глазами, они при жизни на воле в природных условиях быстро погибли бы от голода и от хищников. Кроме того, обычно значительно снижена и плодовитость мутационных мух. Однако даже в оптимальных условиях лабораторных культур плодовитость и «жизнеспособность» большинства мутаций оказывается более или менее значительно пониженной (не говоря уже о многочисленных совершенно нежизнеспособных «летальных» мутациях)» (Там же, с. 29).

И что, на подобных «новшествах» можно строить теорию эволюции? Скорее, на них можно построить теорию устойчивости видов, сохраняющихся в неизменном состоянии благодаря оперативной элиминации стабилизирующим отбором любых ненормальных «новаций», как мутаций, так и морфозов. Средством сохранения устойчивости видов является и наличие в популяциях двух форм одного вида, приводимых обычно в качестве примером эффективности действия отбора при изменении условий существования. Сюда относятся белые и меланистические формы березовых пядениц, сезонные колебания численности красных и черных форм божьих коровок по Тимофееву-Ресовскому, однотонных и полосатых форм садовых улиток. «В отложениях неолита, – отмечает Шмальгаузен, – типы этих же улиток найдены почти в современных пропорциях. Следовательно, если и имеется определенный сдвиг, он совершается очень медленно» (Там же, с. 110).

Гораздо вероятнее заключение, что никакого сдвига не происходит. Естественный отбор становится движущим фактором только при существенных изменениях биологической работы организмов. В противном случае, при неизменном характере биологической работы его эффективность проявляется лишь в динамически сдвигающейся, флуктуирующей устойчивости видов. Это опровергает утверждение неодарвинистов о том, что отбор наследственных индивидуальных вариаций является единственной движущей и направляющей силой эволюции. Отбор приобретает творческий характер, устойчивую направленность и двигательный потенциал только во взаимодействии с изменением направленности борьбы за существование, выраженной в обретении новых форм и способов биологической работы организмов.

Кстати, Шмальгаузен считал, что «раздвоение» форм могло произойти не посредством мутаций, а на основе длительных модификаций. Ведь если бы одна из форм произошла от другой посредством мутации, она отличалась бы сниженной жизнеспособностью, чего не наблюдается.

Шмальгаузен рассматривает отбор как важнейший регулятор эволюции. В этом заключается творческий вклад отбора в его взаимодействие с борьбой за существование и совершаемой в этой борьбе эволюционной работой. Эта роль отбора не требует специальных доказательств, вымученных неодарвинистской традицией и к тому же несостоятельных. Она доказывается всем, что мы знаем о дикой природе, в которой каждая особь стремится выжить и дать потомство, но это удается только тем, кто достаточно приспособлен и мобилизован, кто вырабатывает наилучшие качества применительно к изменяющимся обстоятельствам, кто совершенствует тем самым свои приспособительные возможности.