Еврей Абнер, который ничего не видал

– Теперь я скажу вам это, – отвечал старик. – Человеческий ум еще легче и подвижнее воды, которая ведь превращается во все формы и мало-помалу проникает даже в самые плотные предметы. Он легок и свободен как воздух. Как и последний, он становится тем легче и чище, чем выше поднимается от земли. Поэтому в каждом человеке есть стремление возвышаться над обычным и легче и свободнее вращаться в высших сферах, хотя бы даже только во сне. Вы сам, мой молодой друг, сказали: «Мы жили в тех рассказах, мы думали и чувствовали вместе с теми людьми!» От этого и происходит та прелесть, которую они имели для вас. Слушая рассказы раба, которые были только вымыслами, придуманными некогда другими, вы сами тоже вымышляли. Вы не оставались при окружавших вас предметах, при ваших обычных мыслях, нет, вы тоже все переживали, вы были тем самым лицом, с которым случалось то или другое чудо. Такое участие вы принимали в том человеке, о котором вам рассказывали. Так ваш ум по нити такого рассказа поднимался над действительностью, казавшейся вам не столь прекрасной, не столь привлекательной; так этот ум свободнее и вольнее вращался в чуждых, высших сферах, сказка делалась для вас действительностью или, если хотите, действительность делалась сказкой, потому что ваше воображение и ваше существо жили в сказке.

– Я вас не совсем понимаю, – возразил молодой купец, – но вы правы в том, что говорите; мы жили в сказке или сказка – в нас. Мне еще хорошо памятно то прекрасное время, когда у нас был досуг. Мы наяву видели сны, мы представляли себя прибитыми волнами к пустынным, негостеприимным островам, совещались, что нам делать, чтобы сохранить свою жизнь, и часто в густом ивовом кустарнике строили себе хижины и ели скудный обед из скверных плодов, хотя дома, в ста шагах, могли бы иметь самое лучшее. Мало того, были времена, когда мы ждали появления доброй феи или чудесного карлика, которые подойдут к нам и скажут: «Сейчас пред вами раскроется земля! Не угодно ли будет вам только спуститься в мой дворец из горного хрусталя и отведать то, что подадут вам мои слуги, морские кошки?»

Молодые люди засмеялись, но согласились со своим другом, что он сказал правду.

– Еще и теперь, – продолжал другой, – еще и теперь этот волшебник иногда приходит мне в голову. Я, например, немало сердился бы на глупую выдумку, если бы мой брат вбежал в дверь и сказал: «Ты уже знаешь о несчастье нашего, соседа, толстого булочника? Он поссорился с одним волшебником, и последний из мести превратил его в медведя. Теперь сосед лежит в своей комнате и ужасно ревет!» Я рассердился бы и назвал бы его лгуном. Но другое дело, если бы мне рассказали, что толстый сосед предпринял большое путешествие в далекую, неизвестную страну и попал там в руки к волшебнику, который превратил его в медведя. Я мало-помалу стал бы чувствовать, что мысленно переношусь в этот рассказ, ехал бы вместе с толстым соседом, переживал бы чудесное и был бы не очень поражен, если бы сосед был одет в шкуру и должен был ходить на четвереньках.

– А ведь есть, – сказал старик улыбаясь, – очень забавный род рассказов, в которых не появляются ни феи, ни волшебники, нет ни хрустальных дворцов, ни духов, приносящих чудные кушанья, ни птицы Рух, ни волшебного коня. Это другой род, а не тот, который обыкновенно называют сказками.

– Что вы разумеете под этим? Объясните нам понятнее, что вы думаете. Другой род, а не сказка? – проговорили юноши.

– Я думаю, что должно делать некоторую разницу между сказками и теми рассказами, которые в обычной жизни называются повестями. Если я скажу вам, что хочу рассказать вам сказку, то вы заранее будете ожидать происшествия, уклоняющегося от обычного течения жизни и вращающегося в области, совершенно несвойственной земной природе. Или, чтобы быть яснее, в сказке вы можете ожидать появления других существ, а не только смертных людей. В судьбу того лица, о котором говорит сказка, вмешиваются посторонние силы:, феи и волшебники, духи и князья духов. Весь рассказ принимает необычную, чудесную форму и почти имеет вид ткани наших ковров или вид многих картин наших лучших мастеров, которые франки называют арабесками. Истинному мусульманину запрещено грешным образом, в красках и картинах, воспроизводить человека – творение Аллаха, поэтому на тех тканях видны чудно переплетенные деревья и ветви с человеческими головами, люди, переходящие в рыбу или куст, словом, фигуры, напоминающие об обычной жизни, а все-таки необычные. Вы понимаете меня?

– Я, кажется, угадываю ваше мнение, – сказал писатель, – но продолжайте дальше.