Евреи государства Российского. XV – начало XX вв.

Мысли Соломонова не могли не коснуться важнейшего вопроса, из-за коего напрягали лбы многие деятели Хаскалы – отношение христианства и иудаизма. Вообще-то, в пользу их сближения выступали практически все маскилы, но степень и градус разнились. Вот, к примеру, ученик Мозеса Мендельсона, известный берлинский просветитель Давид Фредлендер, дошел до жизни такой, что предлагал евреям, когда нет синагоги, молиться в протестантской кирхе. Он в духе деизма написал памфлет, где ни много ни мало предложил ввести рационалистическую общую религию и «сухое крещение» и готов был не только принять его сам, но и навязать немецким иудеям. Сближение еврейской нации с христианским населением и ее «коренное преобразование» были главной целью и российских властей. По существу, неафишируемая, но вполне внятная правительственная программа-максимум состояла в крещении как можно большего числа иудеев и, в конечном счете, искоренении иудаизма как такового. Достаточно назвать насильственное крещение солдат-кантонистов (по данным американского историка М. Станиславского, из 70 тысяч евреев, взятых в царскую армию в 1827–1855 гг., 25 тысяч человек были вынуждены принять православие; по другим сведениям, крещение приняли 33 тысячи иудеев). Но Соломонов ни о каком крещении евреев речи не ведет, он лишь ищет скрепы, наводит мосты между двумя верованиями. Говорит о терпимости к иноверным, о недопустимости употребления оскорбительного слова «гой».

Он утверждает, что «все догматы Евангелия основаны на точном разуме Моисеева Закона», подчеркивает монотеизм обеих религий. Ратуя за сближение евреев с русскими – «народом богобоязненным, кротким, сострадательным, над головой которого бдит сам Бог Саваоф», он снова обращается к прошлому: «В Риме евреи были почтены высоким званием римского гражданина, а в Испании до XV века они были врачами и советниками государей, занимали важные места, и самые гранды им кланялись, чего без существования между нами и господствующим народом веротерпимости и доброго согласия, конечно, последовать не могло». Соломонов недоумевает, что же нынче мешает сближению двух народов, и преград не находит. «Христианская вера? – вопрошает он и сам же отвечает: – Она есть не новая, а старая… Антихрист? Пришествие его не отвергает и Синагога в той мысли, что он пребудет первым и последним. – Священные книги вообще? Они священны и для христиан. – Обряды? Они установлены церковью, как наши Синагогою. – Характер? Он украшен всеми качествами добродетелей. – Талмуд? Не только он своими последующими законоучителями, богословами и философами, но и сам Бог не дает нам пред другими народами никакого права на преимущество». Забавно, что Христова вера характеризуется здесь как «старая». Если вспомнить, что христианство рассматривает себя как новый и единственный Израиль и как новый завет Бога со всем человечеством, такая аттестация могла показаться если не кощунственной, то, по крайней мере, обидной для православных ортодоксов.

Впрочем, едва ли кто-либо внимательно и придирчиво вчитывался в каждую фразу труда Соломонова. По-видимому, бдительность цензора усыпили величальные слова сочинителя в адрес самодержца, а также его «благонамеренное» желание уничтожить сепаратизм и сблизить еврейскую нацию с коренным населением империи. Об этом писал в своей рецензии на «Мысли израильтянина» популярный русский журнал «Библиотека для чтения», издаваемый О. И. Сенковским: «Книга, написанная с прекрасным намерением уничтожить резкие предрассудки, отделяющие евреев от христиан. Автор убеждает своих единоверцев к различным преобразованиям, которые не противоречат их религиозным постановлениям».

Обращает на себя внимание стиль сочинения Соломонова, его литературный уровень нисколько не ниже писаний русских словесников той поры и отличается образностью и особой выразительностью. Вот, к примеру, как живописует автор агонию побежденного монотеизмом язычества: «Раздраженный истукан многократно испытывал свое счастие. Он то вспыхивал пламенем, то потухал, то снова оживлялся, снова ослабевал и еще через многие годы блистал довольно ярким светом в забытых капищах Венеры и Аполлона». А вот еще одна поэтическая картина: «Перейдем к каменистой Аравии, прочтем там со вниманием описание великолепной скинии, рассмотрим с благоговением ее зодчество, ее богато-тканные покрывала и завесы, кивот, золотой семивственный светильник, золотой щит, на коем вырезана большая печать святого имени Господа Бога, медный жертвенник, золотые и серебряные сосуды, стол и двуличные хлебы, одежду верховного священника и его братии». Может быть, подобные пассажи не отвечают утонченному эстетическому вкусу М. Вайскопфа, но канцелярщины здесь нет и в помине, равно как и «клерикального жаргона» (сомнителен сам этот термин).