Евреи и Евразия

Уже давно пора было бы понять столь необыкновенно простую истину, что успешность усилий к разрешению еврейского вопроса, хотя бы только в рамках внешних, государственно-политических и общественных отношений, предполагает активное и творческое участие в них также самих евреев, участие, исполненное стремления к истинному миру и благу в духе той деятельной любви, которую справедливо приписывает Л.П. Карсавину его еврейский оппонент. И мы считаем очень удобной исходной точкой для нашей критики господствующих в еврейско-интеллигентской среде воззрений тот выше нами уже отмеченный факт, что и А.З. Штейнберг, столь выгодно отличающийся от подавляющей массы еврейской интеллигенции социалистического толка своим открытым положительным ценением традиционных религиозно-культурных начал, не ушел, однако, от всеобщего, коренного недостатка этой интеллигенции. Всякий искренний и не предвзятый наблюдатель подтвердит — и эта мысль здесь, кажется, не впервые высказывается, — что при всей внешней революционности своего идейного и житейски-бытового облика еврейский периферийный интеллигент не в состоянии преодолеть свой застарелый духовный склероз, свою поистине контрреволюционность дурного стиля, сразу и как бы чудом в нем проявляющиеся при — приближении к обширным, заброшенным пустырям еврейской проблемы. Дойдя до этого рокового места, люди архиреволюционных и анархистско-индифферентных воззрений на веру в Бога, родину, патриотизм, национальность и т. д. вдруг, словно по вмешательству сверхъестественных сил, обращаются в косных, бессмысленно упорствующих педантов. Именно эта животрепещущая, старая и вечно новая тема есть тот пробный камень, на котором так легко обнаружить и обличить, как мало истинного стремления к обновлению и преображению жизни и отношений между людьми у этих мнящих себя и от остальных таковыми почитаемых ультрареволюционеров. Тут теряется всякая память о великой грозе нашего времени, еще потрясающей и уже, в сущности, совершенно разрушившей все старое здание дореволюционного общества со всем комплексом его междунациональных и социальных отношений; теряется всякое ощущение того всесокрушающего морозного вихря из межпланетных, потусторонних пространств, который уничтожил до основания не только старое полицейско-бюрократическое государство, этого застарелого, онтологического врага задавленного чертой оседлости и процентной нормой еврейского интеллигента, но и все старые основы духовного, экономического и политического бытия еврейского народа в России, изменил в корне все отношения, перестроил все перспективы. В больном утопическом сознании периферийного интеллигента только та скала, на которой он возвел нехитрое здание своего упрощенного, бесцветного духовного мира, осталась непоколебленной среди всеобщего крушения и, следовательно, то, чего он так упорно добивался, чего так страстно жаждал — окончательное освобождение от угнетавших и связывавших пут — чудесным образом, препаче всякого чаяния достигнуто, и притом само собою, без особенно активных усилий или особенно тяжелых жертв. Отсюда бессмысленная, утробная боязнь всякой попытки пересмотра сложившейся в настоящее время картины отношений, которая при ближайшем всмотрении, чего доброго, может оказаться вовсе уж не столь идиллической, может потребовать еще истинных и тяжелых усилий. Но одно отдаленное предчувствие того, что голос истории может потребовать чего-то большего, чем простое ожидание того окончательного «уравнения в правах», которое, как зрелый плод, должно само собою свалиться с дерева «диктатуры трудящихся» или mutatis mutandis, «демократической гражданственности» и «истинно народоправства» — приводит нашу периферию в неописуемый ужас, от которого она шарахается пугливо к «старинке» вместе с А.З. Штейнбергом. «Старинка» — это тот старый, привычный круг давно сложившихся и обжитых отношений, при котором голый факт подверженности бесправию и угнетению извне создает право на красивую позу и самолюбование и претензии на некий нравственный капитал, создающиеся сами собою, без особенно глубоких внутренних переживаний, борьбы и преодолений. Как раз в данном случае не следует переоценивать действительно беспредельную, болезненно тонкую чувствительность, с которой периферийный интеллигент реагирует на всякую отдаленнейшую возможность какого бы то ни было поражения своих интересов в области политического и гражданского обихода. При всей своей элементарно-слепой ненависти к «угнетателю», в каких бы внешних формах и категориях этот угнетатель ни получал свое внешнее проявление (как правитель, правительство, правящая группа или слой, «господствующая» нация и т. п.), еврейский периферийный интеллигент умеет ценить не только реальные блага житейски комфортабельного и юридически удовлетворительного внешнего положения, но и те «бичи и скорпионы» власти, которые своими ударами и ужалениями могут еще подогнать его болезненную, удивительную, еще ожидающую своего Достоевского способность и вкус к самопожертвованию ради зла, придать новые ступени к высокой пирамиде его самоутверждения и самолюбования, напитать его самоуединившуюся, болезненную гордость.