Евреи и Евразия

Итак, оставим в стороне и обойдем молчанием расовые, Я экономические, сексуально-психологические и всякие иные аспекты еврейской проблемы, выдвинутые и разработанные на Западе и лишь очень неполно и поверхностно — в России, где был зато поставлен на подобающую ему высоту критерий религиозно-эсхатологический и догматико-метафизический, — и спросим себя, в чем может и должна заключаться сокровенная сущность еврейско-христианской проблемы в наши дни для еврея, вскормленного и плотским, и духовным хлебом русской земли, опаленного в числе миллионов других людей огнем разлившейся по ней революционной стихии, узревшего в событиях нашего Страшного суда над делами и помышлениями человеческими? Особенно если страшный духовный опыт, почерпнутый их этих событий, дает ему толчок к радикальному пересмотру старых критериев и оценок и старых, блиставших мишурой поддельной новизны взглядов и внушает ему готовность найти в себе достаточно мужества для того, чтобы, подвергнув беспристрастной оценке роковую роль, сыгранную в эмпирическом выявлении и развитии событий русской катастрофы его собратьями по крови, и в особенности их духовного восприятия ее, вынести им, если понадобится, осудительный приговор во имя вечной, верховной, божеской правды?

Сущность еврейско-христианской проблемы должна для него заключаться в основном сомнении, которое в наше время должно ставиться перед всякой искренней и чуткой религиозной совестью: есть ли глубокий религиозно-мистический маразм, прозреваемый в отвратительном зрелище разложения и самоликвидации религиозно-мистического ядра еврейства в наши дни, явление случайное и временное, вызванное определенными причинами порядка чисто исторической эмпирии? Или же — или же этот поразительный, поистине ужасный факт почти поголовного отпадения и отступничества ведущей головки современной стадии исторического еврейства от основных истоков своей традиционной религиозности, да и всякой религиозности вообще, есть предвестник чего-то еще более небывалого и непоправимого? Что если ее гигантский умысел направить и бросить все наличные силы и эманации еврейской мессианской и богоискательской энергии на чудовищное дело богоборчества и богоразрушения, ее изуверский пафос материализации и обездушения человечества, ее обмен великой метаисторической трагедии человеческой свободы и богосыновства на чечевичную похлебку всеобщей сытости и мещанского благополучия, ее унизительный плен у кошмарно-призрачных, злобно-бездушных утопий свидетельствует о чем-то гораздо более важном и страшном? Не есть ли современное глубокое падение еврейства, полное забвение его ведущим слоем последних остатков былой веры в сверхисторическое, эсхатологическое призвание еврейского народа перед лицом Божьим и по отношению к религиозному человечеству, — не есть ли это запоздалое, но имманентное проявление некоего тысячелетнего недуга религиозной сущности еврейства, восходящего к самым глубоким и первичным во времени духовным корням трагической христианско-еврейской тяжбы? Отказавшись признать такое Боговоплощение, которое не провозвестило сразу конец исторической формы бытия человечества, но поместило себя в центр человеческой истории и начало собою дальнейшее продолжение становления вселенско-исторических судеб человечества среди Непрерывного потока внешних доказательств зла века сего — не совершило ли этим религиозное еврейство какого-то основного, несмываемого первогреха перед Духом Божиим? Не право ли христианство, догматически постулирующее реальность спасения рода человеческого еще в пределах исторического бытия его? Не есть ли, в самом деле, реальность уже совершившегося некогда чуда Боговоплощения и непрерывно с тех пор протекающего нисхождения благодати на человечество, объединенное в церковно-мистической соборности, некий основной камень, имеющий лечь во главу угла всего здания религиозного человечества? Не есть ли чудовищное лжеапостольство суемудрия и безбожия, предпринятое в наши дни еврейством в лице его обращенного к остальному человечеству учительствующего и водительствующего слоя, какое-то окончательное и непреложное доказательство невозможности безнаказанного пребывания человека в напряженно-мистическом пафосе ожидания, обращенном своим острием только к грядущему, без живой веры в становление, хотя бы и только символическое, незримо утверждающегося Царствия Божьего? И этот повальный еврейский грех безбожия и утопизма, — не есть ли он мимикрическая форма некоей извращенной религиозности, и нет ли конечной и страшной правды в словах Л.П. Карсавина о «трагической судьбе религиозного еврея, прирожденного богоборца, который должен неумолимо разрушать всякие представления о Боге, всякое Богознание, дабы человеческим не осквернить Божьего, дабы не допустить Боговоплощения»?