Евреи и Евразия

Если бы надо было характеризовать наглядным примером элементарность и примитивность современной еврейской религиозно-философской мысли, вряд ли, кажется, нашли бы мы более разительный свежий пример, чем некоторые соображения, выдвинутые А.З. Штейнбергом в виде возражения на утверждения Л.П. Карсавина. Его характеристика возможного обращения Израиля ко Христу, как отпадения от Отца, как измены Ему, поражает своей поверхностностью и произвольностью, связанной с какой-то до конца не желающей просто понять противника деланной наивностью, пытающейся проглядеть факт утверждения христианства его Основателем как учения, не отменяющего, но восполняющего Закон и Пророков, и что самое понятие Бога-Отца, которым в данном случае оперирует г. Штейнберг, обретает реальное содержание и диалектическое осмысление только в христианской идее триипостасности Божества. «Пря о вере» с христианством, завещанная еврейством своим исповедникам, требует более тонкого разбор средств и более интенсивного напряжения богословской мысли, она требует прежде всего более тонкого и глубоко, го освоения арсенала определений, понятий и доводов, которыми оперирует христианский противник. Если же постулат «благодатной», но страшной близости человека к Богу, явленной в таинственной, мировой мистерии Боговоплощения, включать, как нечто меньшее и объемлемое, в стих Иеремии «небо и земля переполнены мною», как в нечто большее и объемлющее, — а так именно поступает г. Штейнберг — то из такого смешения догмата и эсхатологического чаяния реального Богочеловечества с понятий ми, еще вполне вместимыми в отнюдь не богословских категориях светского пантеизма, — из этого не получится ничего, кроме напрасного и досадного затемнения предмета и природы всего еврейско-христианского спора.

Еще ниже, и формально и по существу, приходится оценить довод г. Штейнберга, высказанный в форме заданного Л. П. Карсавину патетического вопроса: «Слыхали ли Вы когда-нибудь, чтобы не поколебавшийся и непоколебимый в своей вере еврей перешел в христианство?» Формально довод этот представляет собою пример некоей бессознательной, не лишенной остроумия, но легко вскрываемой казуистики, собственно, не смысловой, а словесной и даже типографской, весь эффект которой состоит в том, что приведенный вопрос может быть прочтен двояким образом: с логическим ударением на слове «своей» или на слове «веры».

В первом случае весь вопрос представляет собою отрицательную тавтологию и, естественно, не может вызвать другого ответа, кроме отрицательного. Во втором же случае ответ может быть разный, ибо вполне возможно и даже тысячи раз случалось, что какой-нибудь еврей, хотя и будучи человеком вообще религиозным, перестает находить удовлетворение в догме и содержании еврейской религии и переходит в христианство. Ожидание г. Штейнбергом непременно отрицательного ответа на свой вопрос как раз и основывается на мнимой смысловой близости второй формы с первой. Но, как уже было сказано выше, мы считаем довод г. Штейнберга несостоятельным не только формально но в значительной степени и по существу: вся трагедия современного еврейства в наше время прежде всего в том и состоит, что, по крайней мере, поскольку дело идет как раз о тех слоях и кругах еврейства, в которых вращается и пишущий эти строки и, по всей вероятности, сам г. Штейнберг, самое выражение «верующий еврей» все более и более превращается в contradictio in adjecto и что возвращение такого еврея в лоно религии вообще становится возможным только как переход в христианство. Пишущему эти строки пришлось однажды слышать из уст одного христианского проповедника, что сейчас христианская проповедь евреям должна все более и более считаться с необходимостью свидетельствовать и толковать евреям уже не христианство, а их же собственных пророков. И уже задолго до г. Штейнберга люди из еврейской периферии выдумали тот довод в ответ на подобные упреки, который ему хотелось бы обратить в некоторую апологию периферийного еврея вообще: они тоже догадались вычитать из Библии и Пророков, что «мечта о справедливом устроении общественной жизни есть исконная идея еврейской культуры» — и уже больше Библию в руки не брали. Стремление вычитать раз и навсегда прямо из пророков заветы рабочего движения с тем, чтобы этим купить себе право больше уже ничего из пророков не читать, столь чудовищно распространено, что, каясь, зная, что г. Штейнберг, хотя и социалист, хорошо знает и высоко ценит Библию, я надеялся хоть у него не встретить этого «оправдания», но жестоко ошибся. Г. Штейнберг, оказывается, еще считает возможным религиозное обоснование рабочего движения именно в современной европейской его разновидности, явно и агрессивно безбожной и богоборческой. Всецело соглашаясь с замечанием его самого о том, что авторы обвинительного акта против еврейских отщепенцев могли бы сами попасть на скамью подсудимых, мы дополним его только в том смысле, что самые доводы, приводимые им для их, отщепенцев, защиты, могут под искусной рукой превратиться в тяжелый обвинительный материал.