Еврей Петра Великого

С осторожностью переступая ногами по узкой перекладине, Петр медленно повернулся.

— Финансовый советник? — переспросил Петр, глядя сверху вниз. — Из Гамбурга? А что это у тебя в руках?

— Дитя, — сказал Лакоста. — Мое дитя. Ей всего годик. — Он поиграл пальцами перед лицом ребенка.

Петр смеялся. Тряслась его голова, тряслась лестница под ним. Алексашка, вцепившись, намертво держал.

— Это так ты едешь в Россию? — Петр перестал смеяться, спрашивал резко, сердито. — Младенца зачем с собой таскаешь? Где мамка ее?

— Она сбежала от меня, Ваше Величество, потому что мне не повезло и я обанкротился, — вздохнув, сказал Лакоста. — Это очень тяжелый удар… Но вы только посмотрите, какой это замечательный ребенок, какой удачный! — Он шагнул к лестнице, поднял девочку к царю. Тесный его дорожный кафтанец обтянул его спину, ветхие нитки не выдержали натяжки, и ткань с треском расползлась под мышками.

Алексашка фыркнул, снова усмехнулся и Петр.

— Правильно сделала, что бросила, раз ты такой дуралей, — сказал Петр. — Руки-то опусти, а то и штаны, гляди, у тебя упадут!.. Что ж ты мне за советы будешь давать, если сам себе не смог присоветовать и обнищал? Ты что ж, думаешь, в России одни дураки живут, дурей тебя? Или я тебе деньги буду платить за то, что ты немец?

— Жид он, Ваше Величество, — подал голос Антипка. — У него план жидовский есть, финансовый.

— Ну вот, — кивнул головой Петр. — Ну вот… Да вы что, — он повысил голос, — сбесились все, что ль? Или смешить меня пришли? Жид с младенцем, жена сбежала от дурака, план какой-то… Мне сегодня не до смеха. — Он, отвлекшись было, вернулся теперь мыслью к стрельцам, и к великой Чистке, и что деньги для этого понадобятся немалые. — Ну, что там за план у тебя? Давай покороче!

— План простой, Ваше Величество, — зачастил Лакоста, — но хитрейший. Судите сами: каждый человек дорожит своим сбережением, не так ли? — Он сделал короткую паузу, и Петр на лестнице вынужденно пожал плечами: ну да, каждый, это и дураку понятно. — Дом, скотина, — вдохновенно продолжал Лакоста, — телега — всего этого хозяин может лишиться: дом сгорит, скотина сдохнет, телегу украдут. Человек боится, что он все потеряет нажитое, что дети его, — Лакоста со вздохом, с любовью взглянул на ребенка на своих руках, — останутся нищими. Страх за имущество не дает покою хорошему хозяину. — Лакоста снова остановился, поглядел на царя, слушавшего с интересом. — Этот страх мы купим и продадим с обоюдной пользой. Это будет добровольный налог на страх, страховой налог! Владельцы имущества сами принесут нам деньги, каждый год будут приносить — ну, скажем, три процента от суммы владения, а если что случится с их имуществом — пожар, наводнение, мор, грабеж, — мы им выплатим все сто процентов. И жизнь можно будет страховать в пользу наследников… Я прикинул: чистый доход с предприятия — процентов шестьдесят, а то и все шестьдесят пять.

Петр хохотал. Сотрясалось его большое тяжелое тело, сотрясалась лестница, в которую Алексашка вновь вцепился. Глаза Петра налились легкими слезами.

— Это, значит, ты думаешь, — сказал он через смех, — что наш русак потащит тебе деньги до того, как изба его сгорела или корова сдохла? Да лучше он эти деньги в кабаке пропьет с товарищами! Это у вас в Гамбурге потащат, а у нас так говорят: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится»… Сам жив, не околел еще — а деньги неси на всякий случай… Ну, ты меня насмешил, финансовый советник, как тебя там…

— Лакоста, Ваше Величество, — подсказал Антипка Гусаков, улыбаясь жалко.

— Лакоста, — повторил Петр. — Финансовый советник… Кто тебя нанял — голову ему надо оторвать!

Антипка Гусаков обмяк, как от удара по голове, и прислонился к колонне.

— Не все же горят, Ваше Величество, — с последней надеждой выдавил Лакоста. — И наводнения случаются довольно редко… Так что деньги у нас останутся! — Он чувствовал, что ему предстоит дорога назад в Гамбург.

— Да, Лакоста, план у тебя жидовский, — прямо в лицо Богородице проговорил Петр. — Хороший план. Но нам он подходит как корове седло. Лет через сто-двести, может быть… А ну-ка, лезь сюда!

Передав ребенка оторопевшему Меншикову, Лакоста полез по шатким ступенькам к царю.

— Гляди-ка, — сказал царь. — Плачет она?

— Нет, — мельком взглянув на лицо Богородицы, сказал Лакоста. — Деревяшка не может плакать. Человек может плакать, глядя на деревяшку.

— Плачет, плачет! — подал голос Ментиков. — Не слушай, мин херц, жидовскую ересь! Если Господь захочет, и железо заплачет.

— Да, но Господь не разменивается на такие шутки, — опасливо косясь на Меншикова, заметил Лакоста. — Зачем это Ему? У Него, что, других дел нету — только устраивать цирк в этом городишке?

— Значит, не плачет? — улыбаясь поощрительно, спросил Петр. — А что ж это у нее?

— Вода, — сказал Лакоста. — Воду налили. И дырочки должны быть. Можно, я посмотрю?

— Стой! — насупился Петр. — Я сам посмотрю.

Игольчатые дырочки были обнаружены наощупь. Царь осторожно потянулся к нимбу и, поворачивая, снял верхнюю часть головы. В голову, как в чашу, была налита вода, там плавали мелкие юркие рыбки.