Еврей Петра Великого

— Надежда пархатая. — Петр с силой зажмурил глаза, и вдруг возникли перед ним Польские ряды в Москве, и сердечный друг Лефорт, и пыхтящий Шафиров, сцепившийся с оборванцем Алексашкой из-за краденой шапки. — Это славно: Шафиров — последняя надежда России… Пусть идет. Скажи ему: я приму любые их условия, кроме капитуляции. Мне нужно сохранить мою армию и Москву.

— А Санкт-Петербург… — почти не веря своим ушам, выдохнул Лакоста.

— Уступить последним, если не останется никакого выхода. — Снова сбросив ноги в ботфортах с кровати, он сел перед стоящим на коленях Лакостой. — Карл будет рвать Север, турки — Юг. Но пушки решают судьбу городов, а не переговоры! Поэтому без армии я отсюда не уйду, да меня только сумасшедший отсюда и выпустит… Если бы Шафиров сторговался!.. — Рывком вскочив с кровати, Петр заметался по шатру, как будто шатер был его лагерем, прижатым к реке, окруженным, запертым со всех сторон. На миг остановившись у стола, он скользнул взглядом по своему завещанию, осторожно, как по живому, провел по нему рукой, и снова забегал. Лакосту он огибал, как кресло или сундук.

— Так Шафиров сейчас пойдет, — сказал Лакоста, подымаясь с колен.

Петр не услышал, не ответил.

Стоя перед Великим визирем Мехметом, Шафиров с наслаждением потягивал крепчайший горьковатый кофе из крошечной чашечки белого китайского фарфора. С внутренней стенки чашечки на него глядел дракон золотыми крупинками глаз… После двух часов стояния на ногах принесли кофе, и это, несомненно, был добрый признак. И хорошо, что турок отослал своих головорезов и, особенно, советника Понятовского: поляк, конечно, отстаивает интересы Карла, и, кроме того, он мыслит весьма здраво, весьма. Теперь сесть вот хоть бы на пол — ноги отекли, отказываются держать.

Мехмет сидел на красном ковре со строгими черными узорами, опершись локтем о пеструю шелковую подушку. Из-под маски вежливого безразличия и напускной усталости проглядывало любопытство: этот жирный русский с бегающими глазами пришел, разумеется, не для того, чтобы объявить неоспоримое: завтра на рассвете царская армия будет уничтожена. Для чего же он явился?

Первые два часа разговор плелся через пень-колоду, а то и вовсе пресекался надолго; и молчание это было тягостным только для стоящего Шафирова. Турки, посмеиваясь, расспрашивали о здоровье государя и царевича Алексея, о том, чистым ли золотом крыты маковки кремлевских церквей. О войне и о завтрашнем дне речь почти и не заходила, и это было оскорбительно. Только раз, в ответ на разведочное предложение Шафирова об уступках, визирь, плавно махнув рукой, заметил вскользь:

— Ну, завтра мы ведь это получим и без ваших уступок…

Только после того, как Шафиров, ласково глядя, заявил, что имеет сообщить визирю с глазу на глаз нечто совершенно чрезвычайное, Мехмет заметно оживился, отослал приближенных и велел подать кофе. Но сесть царскому министру Шафирову покамест не предложил.

Кофе был выпит в молчании, нарушаемом лишь смачным причмокиваньем пьющих.

— Замечательный напиток, — в последний раз взглянув на золотоглавого дракона, сказал Шафиров, и визирь в знак признательности за похвалу чуть наклонил голову.

— Вы правы, господин министр, — гортанно выговаривая французские слова, сказал визирь. — Но вы, мне кажется, хотели говорить об огне.

— И да и нет, — переступив с ноги на ногу, живо возразил Шафиров. Ему с трудом верилось, что этот любезный, говорящий по-французски и напоминающий многими манерами англичанина турок может приказать насадить его, Шафирова, на кол. — Огонь быстро вспыхивает и быстро гаснет, как и военная слава. Есть вещи куда более долговечные, чем огонь.

— Например? — поднял брови визирь.

— Золото, — уверенно, с нажимом сказал Шафиров. — Мы как раз собирались платить жалованье офицерам, и наша казна блестит, как самородок.

— Вы опытный человек, господин министр, — сводя и разводя перед собою пальцы рук, сказал визирь. — Вы ведь не можете не понимать, что завтра, ну, послезавтра этот самородок привезут в мой шатер, вот сюда. — И Мехмет легким жестом указал, куда именно — на большой ковер, посреди шатра. — Что еще вы хотели мне сказать?

— Драгоценности царицы вдвое, если не втрое дороже всей казны, — пробормотал Шафиров. — Одна диадема…

— Я ее получу вместе с головой Ее Величества, — мягко, почти весело вставил Великий визирь.

— С мертвой головой… — уточнил Шафиров.

— Что вы этим хотите сказать? — снова поднял брови Мехмет.

— Почти ничего, — сказал Шафиров. — У царицы необычайно красивая белая шея, и я на миг представил себе ее голову отделенной от туловища.

— Ах, да… — рассеянно сказал визирь. — Я много слышал о вашей царице. Говорят, она красивая женщина.

— Она необыкновенная женщина, — наклонившись вперед, но не трогаясь с места, шепотом сказал Шафиров. — Поэтому царь Петр сделал ее царицей.

— Да что вы говорите! — Визирь улыбнулся сизыми старческими губами и тоже немного наклонился к Шафирову, как бы ожидая подробностей, о которых не принято говорить во весь голос. — Чем же она так необыкновенна? И почему, действительно, ваш царь женился на пленнице?