Еврей Петра Великого

— Я знаю, отец меня уничтожить хочет, — тускло, без страха и без злобы сказал Алексей. — Но не только у него сила… А тебе спасибо, Веселовский: ведь ты мне, пожалуй, государственную тайну открыл, а?

— Я эти сведения получил по своим каналам, не государственным, — ударяя на «своим», сказал Веселовский. — По этим каналам и лекарство пойдет в Суздаль.

— Кто предупредил тебя? — продолжал спрашивать Алексей. — Врагов своих я знаю, хочу знать и друзей.

Дипломат Веселовский не задержался с ответом ни на миг:

— Это маленький человек, Ваше Высочество, — дворцовый лакей. Лакеи часто знают не меньше своих хозяев… Из Санкт-Петербурга едет сюда Петр Толстой — опасайтесь его: у него есть приказ доставить вас к отцу.

— Не поеду! — откинувшись в кресле, крикнул царевич, как будто Петр Толстой уже стоял перед ним и требовал его возвращения.

— Позвольте дать вам совет, Ваше Высочество, — немного подождав, сказал Веселовский. — В Эренберге вам оставаться опасно. Если Шенборн предложит вам переехать в другое место, подальше отсюда, — соглашайтесь.

— Предложит! — обиженно, как-то по-детски фыркнул царевич. — Разве же он предлагает! Он диктует!.. Когда ты пошлешь своего человека в Суздаль?

— Завтра же утром, Ваше Высочество, я займусь этим делом, — сказал Веселовский и поднялся из-за стола.

По дороге домой, на Грабенштрассе, он размышлял над тем, за что царь Петр отрубил бы ему голову, если б узнал о содержании его разговора с сыном: тайно вступил в сговор с бунтовщиком, открыл приезд Петра Толстого, назвал царицей ссыльную Евдокию Лопухину.

Вопрос «За что?» давно уже перестал жечь инокиню Елену — бывшую царицу Евдокию Лопухину, мать наследника Алексея. Разве что в первый из девятнадцати ссылочных суздальских лет молодая женщина искала ответ на этот наивный, вечный вопрос брошенных — а потом стойкая ненависть к мужу-мучителю вытеснила из ее души и робкие предположения, и позорные догадки. Сладкие воспоминания более не тревожили ее. Не найдя своей вины в происшедшем — а искала придирчиво, перебирала день за днем, ночь за ночью все девять лет брака! — она всю вину возложила на Петра. И теперь она желала и ждала одного: смерти мужа, воцарения сына.

Сын, вопреки запрету отца, посылал иногда матери нежные письма, подарки. Сын, сев на трон, по справедливости отомстит многим, а прежде всего кровавому монстру Ромодановскому, оскорбителю. Как он, монстр, мучил тогда, истязал: «Царь тебя больше не хочет. Уходи сама в монастырь, состриги волосы с головы — не то и голову с волосами потеряешь!» Не согласилась царица Евдокия, не поддалась ни уговорам, ни угрозам. И увезли ее в Суздаль силком, как арестантку.

Меж тем Петр, избавившись от жены, вовсе о ней позабыл — как будто никогда ее и не было, как будто царевича Алексея, наследника, под капустой в огороде нашли или аист его принес в клюве. Доставивший опальную царицу в Суздальский монастырь Семен Языков, осмотрев отведенную ей келью, остался, кажется, доволен и ускакал обратно в Москву. Никаких новых распоряжений относительно узницы из столицы не поступало, и начальство заштатного монастыря вскоре оставило ее в совершенном покое: она поменяла убогую монашескую одежду на мирскую и, сидя в своей келье, кормилась пищею, присылаемой родней и друзьями. Коротко говоря, Евдокия, отказавшись от пожизненной службы Богу, сделалась пожизненной привилегированной арестанткой. Из всех строгих указаний, привезенных Семеном Языковым, оставалось в силе лишь одно: запрещение матери вступать в общение с сыном, сыну — с матерью. И за соблюдением этого запрета внимательно следили из Москвы, а затем из Санкт-Петербурга.

Появление в Суздале бродячего рыжего коробейника Янкеля вызвало настоящую сенсацию — как если бы въехал в город индийский царь на слоне и в алмазной шапке. Дело было в том, что город Суздаль никогда еще, со дня своего основания, не видел ни индийского царя, ни еврейского мелочного торговца — Янкель забрел сюда первым. И если об алмазном индийце суздальские лапотники имели все же отдаленное представление, то явление пейсатого рыжего коробейника в черной капоте поразило их как гром с ясного неба. Ликующие дети бежали за Янкелем, осыпая его градом шишек и небольших камней, а взрослые осеняли себя крестным знамением и незаметно сплевывали через левое плечо: черный гость смахивал почему-то на беса. Жидовина в торговце признали не вдруг, поначалу никто не знал, кто таков Янкель и из каких отдаленных пределов пожаловал в Суздаль — и эта неопределенность и таинственность тоже подсыпали перца в кашу. К моменту водворения рыжего Янкеля в торговых рядах весь город уже о нем судачил. И товар его — щепотки пряностей, крестики из святоземельского масличного дерева, бирюзовые сережки и перстеньки, зеркальца в рамках — пользовался повышенным спросом. Подходя к торговцу, капитан Степан Глебов — человек бывалый, бывавший не раз в Москве и Санкт-Петербурге и вхожий к тому ж вот уже десятый год в келью инокини Елены — вдруг приостановился, тихонько хлопнул себя ладонью по лбу и произнес:

— Дак ведь это жид!