Характерная черта всех рассуждений «Маханэ Исраэль» — уважение к государственному закону и армии, безусловное понимание необходимости прохождения евреями военной службы, сознание приоритета военного устава. Смекалка, маленькие хитрости (хитхахмот), к которым солдат мог прибегать, дабы соблюсти требования традиции, были хороши лишь до тех пор, полагал Хафец Хаим, пока они не противоречили законам государства (в оригинале, разумеется, — «законы царя»). В конечном счете для еврейского солдата служба важнее: если у него никак не получалось исполнять в армии обряды веры, ему следовало помнить, что армия — особь статья, там одно лишь желание исполнить заповедь засчитывалось за исполнение{180}
. Кроме того, солдату полезно было знать, что у царского слова свой особый вес и смысл: поэтому нарушение иудейского закона, вызванное исполнением царского приказа, не рассматривалось как нарушение{181}.Контекст, в котором Хафец Хаим вынужден был объяснять, как еврейскому солдату воспринимать свое стремительное врастание в армейский быт, аккультурацию и утрату еврейских ценностей, вполне понятен. Очевидны и причины, заставлявшие Хафеца Хаима формулировать постулаты особого рода символической традиции, временно заменяющей традицию реальную. Но при этом совсем непонятно, почему Хафец Хаим с такой настойчивостью требовал от еврейских обществ помощи, а от солдата — общинного мироощущения. Ответ напрашивается сам собой: к моменту написания книги еврейский солдат оказался в такой степени оторванным от привычного образа жизни, а общины — настолько угнетены собственными экономическими проблемами, что им было не друг до друга. Брешь между ассимилирующимся еврейским солдатом и замкнутым на себе еврейским обществом стремительно разрасталась, и маленькая книжечка Хафеца Хаима вряд ли могла заделать эту брешь. Тем не менее свою скромную задачу книга выполнила: если верить биографу Хафеца Хаима, он получал благодарственные письма от читателей книги — еврейских солдат, сражающихся на русско-японском фронте, т. е. почти четверть века спустя после выхода книги в свет. С другой стороны, книга косвенным образом зафиксировала завершение важного этапа в формировании русско-еврейского менталитета, для которого патриотизм и законопослушание оказались в числе первостепенных составляющих.
Выводы
С первых лет несения воинской повинности до последней четверти XIX в. отношение евреев к службе в армии претерпело значительные изменения. Еврейство России, будучи в начале XIX в., по сути дела, все еще польским еврейством, изо всех сил сопротивлялось николаевской рекрутчине. Исполнение воинской повинности натурой было воспринято еврейскими обществами как тягчайшее бремя. Николаевская администрация сделала все от нее зависящее, чтобы внушить еврею страх перед армией, ненависть к рекрутчине — тем более, что сама мера была задумана как способ борьбы государства с ростом еврейского населения и еврейской хозяйственной деятельностью. В этом смысле николаевский замысел удался лишь наполовину: правительство не смогло ни ограничить рост еврейского населения, ни подавить хозяйственную деятельность евреев, хотя многие еврейские общины были доведены рекрутчиной до полного разорения.
Николаевский период вряд ли способствовал установлению новых форм взаимоотношений между армией и евреями России. Переосмысление места и роли армии появилось позже — с началом эпохи Великих реформ, когда передовая еврейская мысль призвала евреев отнестись к воинской повинности как к залогу будущего равноправия и когда сами военные впервые взглянули на еврейскую общину с общегражданских позиций. Характерно, что трансформация сознания оказалась глубокой и повсеместной: во вторую половину XIX в. даже самому традиционному из евреев служба в армии представлялась долгом перед отечеством, тогда как для прагматически мыслящего военного среднего уровня толерантное отношение к евреям оказалось