Евреи в тайге

Разговор обещал затянуться. Появилась какая-то небольшого роста еврейка — чернявая, черноглазая и быстрая.

— Что тут за шум? — спросила она.

— Вот хозяйка! Хозяйка! — раздалось со всех сторон. — Бася! Давай кушать! Жрать давай, Баська!

Бася взглянула на неожиданных столовников очень спокойно.

— Какие черти носят вас так рано?

— Жрать давай, Баська! Жра-ать! — гудели наши.

Бася вошла в кухню, заглянула в котлы и сказала, обращаясь к старшему трактористу:

— Вы сами и ваши все трактористы — вы одна компания лодырей. Сколько я прошу, чтобы вы привезли нашу картошку, которую мы купили в соседней деревне, так это, как горох об стенку. Вы туда ездите на тракторе каждый день и возите грузы, и возите пассажиров, и возите мои болячки на вашу голову, — чего вы только не возите, а эту картошку, что каждый человек должен кушать, так некому привезти! А потом вы пристаете к нам — «жрать, жрать»!

Обращаясь к судомойке, она прибавила:

— Дай им нашу картошку и дай им сухари и чеснок, и пусть они кушают.

Судомойка даже подскочила:

— Ка-ак? Нашу картошку? Что значит — нашу картошку? Их пять человек! А мы что будем кушать?

Глухая старуха тоже вмешалась. Оказывается, она не так уж глуха: что не надо, она слышит.

— Что? — заворчала она. — Свое отдать этим чертям?

— Сейчас привезут картошку, через полчаса или через час. Я нашла подводу, — ответила Бася и прибавила, не повышая голоса, но повелительно — Отдайте им нашу порцию, потому что они о дороги. Мы позавтракаем позже.

Через минуту судомойка сердито швыряла нам сухари, чеснок, лук и тарелки с дымящейся картошкой.

Сухари шумно трещали у нас под зубами, чеснок наполнял рот жаром, картошка обжигала горло, но ноги не отходили, — ногам было холодно.

Дождь продолжался. Небо висело низко и заливало нашу еду. Козырек навеса давно промок, в громадные щели между досками дождь стекал к нам на стол.

Бася стояла, прислонившись к дверям. У нее были закатаны рукава, — она помогала судомойке. Время от времени она посматривала на дорогу. Но сопка заслоняла вид. Бася влезала на сложенные неподалеку бревна и напряженно смотрела вдаль. Картошки все не везли.

— Опять будет неприятность. Страсть, как не любят у нас рабочие, когда нечего кушать…

Нетерпение гнало ее к бревнам поминутно. Когда она возвращалась оттуда, ее высокие сапоги бывали измазаны грязью до самых колен.

Бася приехала в Биробиджан с первой партией колонистов. Она видела ужасы 1928 года.

— В прошлом году— о-го! Что тут было в прошлом году! Вы видите этот дождь и эту грязь? Так это — Париж против прошлого года!

В прошлом году она и вся их компания работали в тайге, в самой тайге, где гнус пил их кровь, прямо, как лошадь пьет воду из речки, — чтоб вы знали. Жить у них негде было, — палатки промокли, и есть нечего было, потому что они были отрезаны.

Вообще, долго рассказывать, потому что это чистый анекдот, что его надо написать в книге, ей-богу.

Да, я уже слыхал этот трагический анекдот.

— Что ж вы теперь делаете?

— Что мы делаем? — переспросила она с певучим местечковым акцентом. — Мы живем. А если мучаемся, так что? Мы же строим социализм.

Мне показалось, что я ослышался. «Строим социализм»? Это, конечно, так. Но я привык встречать эти слова в передовых статьях, в докладах о текущем моменте и т. п. Но Бася? Она сказала это таким тоном, каким говорят о совершенно очевидных вещах.

Обстановка делала эти слова неожиданными, и это лишило меня простого и ясного тона. Я задал Басе неуклюжий интервьюерский вопрос:

— Что это значит по-вашему, — строить социализм?

Бася ответила не сразу. Она была занята делом: она снова вскочила на бревна, приложила руку к глазам и, наклоняясь то вправо, то влево, стала снова и снова всматриваться вдаль.

— Кажется, едут! — радостно воскликнула она. — Везут! Картошку везут!

У нее все лицо засветилось. Спрыгивая с бревен, она как бы снова заметила меня и вспомнила о нашей беседе:

— Что значит социализм? Вот мы построим дом и проложим доски или камни, чтоб был тротуар ходить на работу, и наладим, чтобы картошка была в запасе, и чтобы с крыши не текло прямо в тарелки.

Она юркнула в кухню.

— Ента! — кричала она старухе. — Везут! Вот он едет!

Я считал наш разговор неоконченным.

— Что ж дальше? — спросил я, когда она вновь показалась в дверях.

— Зачем дальше? — рассеянно ответила Бася. — Когда будет где жить и можно будет ходить по-людски на работу и будет что кушать, так это уже начинается социализм. А вы что думаете?

Бася — простая, малограмотная женщина. У ней грубые руки, она носит высокие болотные сапоги и не думает ни вещать, ни изрекать истин. Над ней низко висит серое небо, воет ветер, кругом нее грязь, тайга и пустыня. Но вот она вложила свою маленькую жизнь в великий смысл эпохи. Или, быть может, иначе. Быть может, в словах, которые ей подсказала эпоха, она нутром почувствовала основу, могущую заполнить ее жизнь.

Пока перетаскивали в кухню мешки картошки, пришли, тяжело передвигаясь по грязи, какие-то казаки. Они тоже подсели к нам. Еда у них была своя, — они только потребовали чаю.