Еврейская рапсодия

Косноязычному гордецу с детства вбили в голову, что он прирожденный артист или, по крайней мере, диктор радио. Мол, очень узнаваемый голос и оригинальная манера выговаривать даже самые простые слова до их полной неузнаваемости. С какой целью его в этом убеждали, не известно, но посеянное семя взошло и заколосилось. Бедняга, как только осознал себя, обратился в местный радиокомитет и потребовал допустить его до конкурса дикторов. Никакие увещевания и уговоры на него не действовали. Он упрямо шепелявил, что природа одарила его уникальным талантом и что, как ему достоверно известно, психофизическая нагрузка во время прямого радийного вещания такова, что увлеченный и талантливый человек, заикающийся в жизни, абсолютно безупречен в эфире. По нему выходило, что его творческий импульс беспределен, что истинное «Я» живет в ином, отличном от бытового, измерении. Начальство в радиокомитете, наконец, поняло, что этот как раз тот самый случай, когда легче отдаться, чем объяснить, почему это невозможно. И несчастного заику допустили до конкурса и пробной записи. В результате никто, кроме него, не сомневался. Конечно же, конкурс был провален с треском, заиканием и свистом. Гордец ушел, задрав голову, со святой уверенностью, что талант его загублен сворой антисемитов, самыми рьяными среди которых были истинные евреи-предатели – председатель комиссии Семен Ламбровский и главный режиссер местного радио Яков Шлейх. Он так до сих пор и думает. «А как же Левитан!» – спрашивали его. «Исключение лишь п-п-подтверждает п-п-правило!» – парировал неудачник, печально вздыхая. При этом заикался на буквах «п» в двух последних словах.

А вот факультет инженеров железнодорожного транспорта он окончил с отвращением, хоть и с отличием. Когда его спрашивали, почему именно сюда он пошел после неудачной попытки заняться гуманитарным творчеством, он гордо отвечал: «П-п-п-онравилась аббревиатура: „инженер жд-транспорта“». Но и здесь его подкарауливали неприятности, которые, собственно говоря, и сыграли решающую роль в пользу эмиграции в тайгу. Это и было второй историей, которую шепотом, под большим секретом, поведал городу жуликоватый земляк гордого и стойкого одессита.

Как-то он был избран участником областной партконференции и, чуть было даже не угодил в президиум. Но тут местный секретарь, в самом деле, убежденный малороссийский шовинист, потребовал вычеркнуть его из списков, ревниво наблюдая за тем, чтобы фамилии всех, кто украшал президиум, имели сугубо славянские корни и окончания. Разгадав заговор против себя, гордец уселся в первом ряду и вальяжно завалился набок, перебросив ногу за ногу. По его независимому виду всем сидящим в президиуме было ясно, что светлый ум никому не замутить, а гордый стан не согнуть в лакейскую дугу. Это было ясно и секретарю, который, читая доклад о достижениях «вверенной ему административной единицы» в юбилейный ленинский год, постоянно сбивался под взглядом рядового члена партии, нагло буравившего его своими неславянскими глазами из под неславянских густых бровей.

Утром следующего дня гордеца пригласили на бюро райкома партии и попросили объяснить:

– Почему вы, коммунист, проявили демонстративное неуважение к теме партконференции, и особенно, к ее «ленинскому» разделу, своей явно оппозиционной позой с выпячиванием половинки зада над сидением стула и крестом, полученным в результате намеренного перекрещивания ног перед лицом докладчика и президиума, в то время, как эта поза неестественна и неудобна, а значит вражески злонамеренна, да еще в такой ответственный для родины и партии час, когда вся прогрессивная общественность не спускает глаз с наших достижений, а агрессоры только и ждут разных таких поз на ответственных партконференциях?

Так и было сказано и зафиксировано в обличительном протоколе местного бюро. Дело шили нешуточное. А гордец лишь усмехался и потирал руки:

– Ага! Испугались! Это вам не речи с трибуны говорить! Нашла коса на камень…

Разнесчастная его супруга закатила истерику, в которой прозвучал весь стандартный набор. От слов: «Не даром говорила мне моя бедная мать…» до слов: «Ты загубил мою жизнь и занес топор над головами детей».

В конце концов, супруга добилась встречи с неприступным «людоедом-секретарем» (определение гордеца!) и сунула ему оправдательную справку о том, что ее муж, такой-то, такой-то, не мог сидеть прямо на стуле, так как на причинном месте созрел болезненный чирей, с чем он накануне обращался к врачу Лазарю Исааковичу Когану, «о чем и свидетельствует справка».

Секретарь вновь собрал бюро, вызвал на него наглого гордеца и зачитал вслух решение партийного коллектива:

– В связи с тем, что на заду у такого-то, такого-то, зреет чирей, снять с него все подозрения в политической неблагонадежности и обязать вылечить данную вредную болезнь в кратчайший срок, о чем отчитаться перед бюро.