Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха "хмельничины".

Приведенных данных достаточно, надо думать, для того, чтобы судить не только об определенных классовых симпатиях Ганновера, но и об его весьма широкой осведомленности о внутриполитических проблемах Польши тех кризисных лет. Ясно ощущая, как тесно связаны дальнейшие судьбы социальной верхушки еврейского населения Украины с борьбой разных группировок польского панства за выбор той или иной стратегической линии в войне, хронист уделяет этому вопросу особое внимание и оказывается весьма информированным. Чтобы оценить должным образом эту осведомленность хрониста, нужно вспомнить чрезвычайно низкую степень общеполитической информированности еврейского населения Польши и Украины; ведь оно непосредственно не участвует в политической жизни страны и замкнуто в свой обособленный культурный мирок. Тот же Ганновер, очевидно, лучше, чем кто-либо другой из его земляков-современников разбиравшийся в событиях внешнего мира, допускает ряд грубых ляпсусов (хронологического и фактического порядка) в своих немногочисленных экскурсах в область общей истории и политики. Его генеалогические справки о родственных связях польских королей оказываются сплошь ошибочными. Так например, польскую королеву Марию-Людвигу Гонзага, жену Владислава IV и будущую жену Яна-Казимира, наш хронист считает дочерью французского короля[84]; а о самом короле Яне-Казимире Ганновер неверно сообщает, что до его восшествия на престол он был гнезненским кардиналом и примасом Польши, а значит, и так наз. interiex-ом во время «безкоролевья»[85]. «Институту interiex-ов Ганновер дает тут же, кстати, интересное объяснение. «Архиепископ в святой общине Гнездо замещает короля, когда тот умирает, чтобы не оставалась Польша без короля, ибо если бы так случилось, люди глотали бы друг друга заживо»[86].

Как мы писали в начале настоящей главы, остальные еврейские хронисты, в полном соответствии с их «философией истории», не уделили внимания рассмотрению непосредственных причин крестьянской войны. У них можно будет найти только самые отрывочные замечания по всему тому, что выходило за пределы изложения «еврейских бедствий». Однако и у этих хронистов то тут, то там оброненные указания могут послужить некоторым материалом для уточнения социальной позиции авторов изучаемых хроник.

Мейер из Щебржешина почти такой же апологет Вишневецкого, как и Ганновер. Он тоже рассказывает много о храбрости «славного князя»[87], говорит о выказанных им «по отношению к евреям доброте и справедливости»[88]. У него мы также встретим известный уже нам из повествования Ганновера рассказ о том, как по наущению Хмельницкого только для того, чтобы не допустить назначения «героя из героев» Вишневецкого на пост гетмана, был отпущен из татарского плена князь Потоцкий[89]. Но восхваление Вишневецкого не сопровождается у этого хрониста отрицательной оценкой его соперников и недругов. Он не отпускает даже по адресу Доминика — этого bete noire современных хронистов — ни одного недружелюбного замечания. И если щедрые эпитеты, отпускаемые Мейером из Щебржешина по адресу Вишневецкого, достаточно ясно говорят об его симпатиях, то все же приходится констатировать его чрезвычайную сдержанность и нарочитую лояльность по отношению к официальным деятелям (наряду с его очевидно недостаточной ориентированностью в политической борьбе среди командующих классов).

Саббатай Гакоген, автор «Послания», сосредоточив все свое внимание на специально еврейских моментах и преследуя главным образом цели информации зарубежных еврейских общин, не счел нужным даже мимоходом задержаться на изображении общеисторического фона событий. Он не только не вспоминает Вишневецкого, но мы у него не встретим даже и простого упоминания о литовском гетмане Радзивилле, несмотря на то, что этот хронист особенно много внимания уделил белорусско-литовским делам. Но зато в полном соответствии со своей уже выше подчеркнутой нарочитой официально-политической лояльностью он посвящает несколько строк памяти умершего короля Владислава. И смерть короля (известие о которой воспринимается, по его словам, еврейским населением, как предчувствие грядущих бед) изображается «первопричиной» всех обрушившихся позже несчастий.

В «Плаче», «Вратах покаяния» и других источниках мы уже не встретим достойных внимания экскурсов в область нееврейской истории и политики.

3. Еврейские хроники и украинское еврейство

Исследуемые нами еврейские хроники должны пролить новый свет и на историю евреев на Украине.

Они ровным счетом ничего не оставляют от концепции «молота и наковальни», проводимой еврейской националистической буржуазной историографией в отношении роли украинского еврейства в крестьянской войне XVII века.

Коротко, эта «теория» сводилась вот к чему: всячески доказывали, что в классовой борьбе XVII века на Украине евреев нельзя рассматривать как субъект исторических явлений. Евреи, дескать, были только объектом: не будучи стороной в грозном историческом столкновении, евреи явились его жертвой.