Еврейский бог в Париже

Всеми несчастиями ты обязан еврейству —
Нет
Всеми несчастиями ты обязан себе.

Когда он берет себе псевдоним,
Чтобы казаться людям другим,
Русским или эвенком,
Жена говорит:
Здесь ты как Иванов поступил,
А здесь как пархатый Френкель.

Всеми несчастиями ты обязан еврейству —
Нет
Всеми несчастиями ты обязан себе.

Если живет не в сыром подвале,
А в роскошном особняке,
Собак не заводит, чтоб не покусали,
Еврей доверяет только себе.
Книги написаны, сверстаны ноты —
Он завершил титанический труд.
Еще не остыло.
Другие заботы снова еврея гнетут.
Скушай, деточка, кусочек гусиной печенки, что тебе стоит,
он мягкий, вкусненький, скушай, тебе не нравится?

Всеми несчастиями ты обязан еврейству —
Нет
Всеми несчастиями ты обязан себе.

Он как всегда в исторической роли,
Скоро раздастся команда — «Пли!»,
Но на лице его вместо боли
Страх, чтоб детей не нашли.
Не наклонились искать под диваном,
В печке не стали искать.
Всем громилам тупым и пьяным
Наших забот не понять.

Всеми несчастиями ты обязан еврейству —
Нет
Всеми несчастиями ты обязан себе.

И, приглашая тебя покушать,
Вкусненьким угостить,
Евреи вовсю навостряют уши —
Боятся подвох пропустить.
Вам не нравится?!
Что ты «спасибо» беднягам не скажешь,
Не оценишь, не разберешь,
После ухода хозяев обяжешь
Думать, чем был обед нехорош.
Вот, неблагодарные, до чего же неблагодарные,
не приглашай их больше!
Вспомнит, что скоро опять в дорогу,
В баночку все и к сердцу прижмет
Все для тебя, сегодня не трогай, завтра время придет.
Завтра так завтра.
Оно не испортится.
Если испортится,
Кушать захочется —
Все что угодно съешь.
Ну, почему ты так плохо ешь, тебе невкусно?

Всеми несчастиями ты обязан еврейству —
Нет
Всеми несчастиями ты обязан себе.

И, показав своим предкам шиш,
Мудрый еврей удирает в Париж.
(Перевод мой)

— Ну и при чем тут гусиная печенка? — спрашивает Шинкиле.

— Шинкиле, знаешь что, Шинкиле, не морочь мне голову.

Я сидел в цирке, и меня тащили на арену, как когда-то моего отца. Отец умер через тридцать лет после того, как клоун вытащил его из первого ряда на арену. Какой был успех! Человек с солнечной прической. Сердце отца не выдержало тридцати лет успеха. Сколько выдержит мое?

Лобастый маленький клоун тащил его из первого ряда, отец упирался, мама хохотала, я подталкивал отца в спину и умолял: «Иди, иди».

Как он беспомощно оглядывался на меня, сердечный, ему совсем не улыбалось фотографироваться вместе с клоуном, он вообще не любил фотографироваться, но снимок-то был сделан заранее, из кулис, заготовлен, клоуну некуда было отступать, и он тащил отца на арену, тут все решалось, кто сильней, в остальном они не отличались друг от друга — маленькие и лысые.

— Пойдем, пойдем, — умолял клоун. — Взгляни на себя, мы оба лысые. Нам уже нечего терять.