Еврейское остроумие

— Ну, если бы я был банкротом… ( Считается, что банкротство означает хорошую сделку, а не отчаянное положение.)

— Мне уже не на что жить.

— Я был на бирже и слышал, просо растет в цене. На просе ты можешь хорошо заработать.

— Откуда я возьму сразу столько проса?

— Ну, если у тебя даже проса нет…

Шафран приостановил платежи и предложил кредиторам двадцать процентов своих долгов. Потом он объявил себя больным, уехал на курорт и возвратился, лишь когда, по его мнению, ярость кредиторов уже улеглась.

На вокзале он встречает знакомого, который радостно приветствует его:

— Послушайте, вы опять выглядите на восемьдесят процентов!

Мейсл потерял все свои деньги и торгует вразнос бубликами. Он стоит у главного входа в Госбанк. Мимо проходит приятель и спрашивает сочувственно:

— Ну, как дела?

— Великолепно! У меня в Госбанком соглашение: я не продаю ценные бумаги, а он не продает бублики!

Вариант.

Еврей торгует орешками у входа в крупный банк. К нему подходит приятель и говорит:

— Похоже, дела у тебя идут неплохо. Одолжи мне сотню, я открою на нее собственное дело, заработаю денег и отдам тебе долг с процентами.

— Я бы рад, да не могу. Понимаешь, у меня договор с этим банком…

— Договор? О чем?

— О том, что мы друг другу не мешаем: они не торгуют орешками, а я не даю кредитов.

— Господин советник коммерции, — говорит Каминер, — я привел сюда своего двоюродного брата. У него очень плохи дела. Он голодает.

Советник дает бедняге некоторую сумму. Каминер, однако, не уходит.

— Чего вы еще ждете? — спрашивает нетерпеливо советник.

— Комиссионных. Ведь это я привел сюда этого человека.

Грюншванц приходит к богатому родственнику:

— Одолжи мне сто крон. А я даю тебе честное слово, что за это устрою тебе гешефт на много лет вперед.

— Вот тебе деньги. И что это за гешефт?

— Это занятие на всю жизнь: ты будешь напоминать мне, что я должен тебе сто крон.

Хозяин — бухгалтеру:

— Кассир Розенцвейга удрал со ста тысячами марок, фирма приостанавливает платежи. Много наших денег там застряло?

— Нисколько не застряло. Мы уже год не ведем никаких дел с Розенцвейгом.

— В Берлине обанкротился Нахтлихт. Нас это сильно задевает?

— Нет, он нам ничего не должен.

— У Беншера большие растраты. Сколько мы там потеряли?

— С Беншером мы вообще никогда не работали.

Хозяин, озабоченно:

— Черт возьми, так есть у меня, в конце концов, свое дело или нет?

Розенбаум обанкротился. Приходит к нему один из друзей и поносит его на чем свет стоит:

— Ты еще вернешь мне мои деньги! Ну, чего ты молчишь? Скажи что-нибудь, хоть выругайся, хоть скажи "поцелуй меня в ж..!".

— Ни за что. Такое я говорю только тем, кто хочет получить у меня вексель.

Старый Левинзон умирает. Напрягая последние силы, он диктует сыну имена должников и суммы, которые они ему должны. Потом, утомленный, замолкает.

— А имена кредиторов ты мне не хочешь продиктовать? — спрашивает сын.

— Зачем? — бормочет старик. — Не бойся, они сами объявятся.

Вариант.

— Отец, а кому тыостался должен?

— По-твоему, я и это должен перечислять? Пускай мои кредиторы тоже умрут и сами скажут своим детям, кто и сколько им должен.

Теплицер со своим будущим зятем пробирается через толпу в зале биржи и говорит ему:

— Видишь этого толстяка с норковым воротником? Я ему должен пятьдесят тысяч. А тех двоих господ? Это компаньоны, им я должен двадцать тысяч. А того щеголя с моноклем? Он мне ссудил семьдесят тысяч.

— Но, папа, — недоумевает молодой человек, — почему вы мне показываете только тех, кому вы должны? Почему не расскажете, что вы сами имеете?

— Дурачок! То, что я им должен, я как раз и имею!

Зильберштейн учит своих сыновей уму-разуму:

— Если вы замыслили поправить свои финансы с помощью банкротства, то прежде всего научитесь помалкивать и выглядеть невозмутимыми. Хочу вам объяснить это на примере. Допустим, у какой-нибудь умной еврейки украли курицу. Что она сделает? Будет помалкивать, а взамен украденной стащит курицу у соседки. Если соседка тоже умная, она стащит курицу у следующей соседки… И в конце концов у какой-то еврейки пропадет курица, которая принадлежала вовсе не ей.Если эта еврейка окажется дурой и примется причитать, то все другие еврейки закроют покрепче ворота — и тогда, конечно, курицы будет не хватать у нее.

Улицы в Амстердаме, особенно в тех кварталах, где прежде находилось гетто, очень узкие.

В одну из жарких летних ночей Кон беспокойно ворочается в постели.

— Тебе нехорошо? — спрашивает жена. Кон тяжко вздыхает:

— Я должен Натансону, который живет напротив, триста гульденов, завтра утром я должен с ним расплатиться, а денег у меня нет.

— И это все? — спрашивает жена, решительно встает и кричит в окно. — Натансон, ты меня слышишь? Мой муж, Кон, не заплатит тебе утром! — Потом закрывает окно и говорит Кону: — Теперь уже спи наконец! Пусть теперь Натансон не спит…