Еврейское счастье Арона-сапожника. Сапоги для Парада Победы

Нет, самая беда в таком возрасте, что никого нет вокруг. Ни-ко-го! И уже ни-ког-да!

Вот беда, которую не исправишь и, главное, не избежишь.

Я и пишу, да для чего? И кому? Не знаю, и ответа не жду. Хочу, чтобы хоть на бумаге, здесь, в Израиле, ко мне пришли мои мама и папа, тетки, дядья, братья, и соседи, и жители. И чтобы пришел Иван Ткач. Мне есть, что ему сказать. А спросить — нечего. Но об этом позднее, позднее, может, в самом конце этих записок.

Боже, какие я делаю ошибки. Это меня соседка — грузинская аидышке, хихикая, поправляет. «Дядя Арон, — говорит, — ну что вы пишете. Вот «поциент» — это не от слова «поц», а совсем другое значение, и надо писать «пациент». «Генирал» пишется через «е» — «генерал». «Извените» пишется через «и» — «извините». А «циган» в вашем местечке — это «цыган». И «вкустно» — всегда, при любой вкусноте пишется без «т» — «вкусно».

Вот так издевается надо мной. Да, здесь я попадал раньше в различные ситуации. Я даже хотел записки назвать: «Ляпы старого еврея-эмигранта».

Но все-таки один ляп постараюсь описать, если смогу. Случился в первые месяцы моего приезда в Хайфу. Я еще плащ свой не носил, а одевал рубашку не первой, скажем прямо, свежести. В общем, пошел в кафе на авеню «а Наси», ну, площадь, по сути, центр Хайфы. Сажусь за столик, кладу кулек с вишней, что купил снизу улицы, газету — конечно, русскую. И чашечку кофе. Сижу и думаю, мог ли ты, Арон, в боях 1941 или, давя вшей на вокзале в Челябе (Челябинск), вообразить за этот вид, за это кафе «У Шмулика», и за себя — оказывается, живого. Но — не об этом.

Садится рядом (оказывается, у них принято) молодой человек. Тоже с кофе. Берет с моего пакета вишню и ест. Я бы ему у нас в СССР что-нибудь сказал за мой пакетик, за мои вишни и за его наглые глаза. А здесь — кто его знает, может, принято. Да и языков иных не знаю.

Ну, я смотрю на него, так спокойно и тоже беру свою ягодку. И он берет и на меня смотрит. И я беру — на него смотрю. Вот так мы съели пакетик. Молодой человек встал, руки салфеткой вытер, еще раз на меня посмотрел (а я — на него) и ушел. Я еще посидел, кофий свой допил, взял газету и… увидел под ней свой пакетик с вишней. Во как!

* * *

Почти каждый вечер, возвратясь с прогулки около дома или после кофе «У Шмулика», я шел в свое прошлое. И во всех снах, что на фронте, что на Урале или здесь, в Хайфе, все действия, которые приходят, происходят у меня только в нашем доме. Другие места не снятся.

Дом я вам опишу, а сейчас расскажу, во что играет почти девяностошестилетний «пожилой» одинокий еврей в Хайфе после 18 часов вечера. Не угадаете. Смотрит телевизор? Нет. Играет на «таблетке»? Да у меня и в помине такого агрегата не имеется. Разгадывает идиотские «судоку»? Понятия не имею за эту игру и все другое. Ибо всю жизнь я работал. Правда, и любил. Но об этом — в свое время.

Так вот, чем я занимался. Я уходил в прошлое и тихонько, не торопясь, без вещей, садился на поезд. И ехал к себе, и ехал.

Вот как это происходит.

Я беру «Официальный Указатель железнодрожныхъ, пароходныхъ и других пассажирскихъ сообщений». За сентябрь 1914 года.

Перво-наперво читаю объявления. «Наилучший ликер Кюрасо шипръ». Предупреждают: «Остерегайтесь подделокъ». Значит и до революции паленая продукция имела спрос. «Придворные ювелиры Эдуард и Густав Болин, ул. Морская, 10. Торговый Дом существует с 1796 года». Эй, где вы, Эдуард и Густав? И где ваш торговый дом?

Но главное — впереди. Я иду на станцию, например, Колюшки и еду до станции Лодзь.

Поезд уходит в 7.00, а в Лодзь приезжает в 8.32 минуты утра же.

Бог мой, какая свобода. Куда хочу — туда и еду. Хоть из Варшавы в Брест. Или из Луков в Люблин и обратно. И все написано, и время, и цена, и I, II, III классы.

Мне всегда хотелось ехать. Хоть до Варшавы. Но с утра я шел в мастерскую, а вечером брел домой. Уставал. А еще нужно было ходить в хедер[8]. Изучать Талмуд. Мне было интересно, что с женами Соломона произошло, пока ребе не шлепал линейкой по пальцам. И я просыпался.

Вначале, любознательный читатель, немного о местах, где жили мои предки. И я, мои родные, жена.

Глава II Местечко или Штеттл

Я покажу вам наш дом. Самый средний еврейский дом на окраине штеттла[9]. А называть поселок не буду. Они похожи друг на друга: бедные и не очень еврейские местечки Восточной Польши. Рядом с домом — небольшой огород. Бабушка и мама вели «битву за урожай». То есть, позднее я узнал, что весь СССР, к которому еще мы не принадлежали, битву за урожай осуществлял постоянно. И зимой, и летом. Но — битва была постоянной, а урожай сопротивлялся. И зачастую даже побеждал. То есть, урожая не было. Но на мамином огороде всегда побеждали бабушка и мама. Поэтому свекла, морковь, картошка и зелень были без перебоя.

Вообще, на нашем огороде росло все. Особенно бурно все стало произрастать, когда в 1939 году мы вдруг стали советскими гражданами, то есть гражданами советской Белорусской республики.