Эвридика

Г- н Анри. Я должен предостеречь тебя от этих слов: буду в одиночестве. Они сразу вызывают представление о тени, прохладе, отдыхе. Какое грубое заблуждение! Ты не будешь в одиночестве, человек никогда не бывает в одиночестве. Он остается сам с собой, а это совсем другое дело… Возвращайся же к своей прежней жизни вместе с отцом. Он каждый день будет разглагольствовать о трудных временах, о меню дешевых ресторанчиков. Это займет твои мысли. Ты будешь в большем одиночестве, чем если бы ты был один.

Отец (упиваясь сигарой). Кстати, раз уж заговорили о дешевых ресторанах, я как раз знаю один маленький ресторанчик в Перпиньяне. Ресторан «Буйон Жанн-Ашет». Может, слыхали? Его часто посещают ваши коллеги.

Г- н Анри. Нет.

Отец. За пятнадцать франков семьдесят пять сантимов, включая вино, вам подадут закуску — а если доплатите четыре франка, получите омара, — мясное блюдо с гарниром, очень обильным, овощи, сыр, десерт, фрукты или пирожное и — постойте-постойте — еще кофе, и потом рюмочку коньяка или сладкого ликера для дам. Да если к такому обеду в «Жанн-Ашет» добавить хорошую сигару, вроде этой!.. Я даже жалею, что сразу ее выкурил. (Его реплика не дает ожидаемого результата; вздыхает.) Ну как? Едем в Перпиньян, сынок, я тебя приглашаю?

Орфей. Нет, папа.

Отец. Ты неправ, сынок, неправ.

Г- н Анри. Верно, Орфей. Ты неправ. Послушайся своего отца. Именно в ресторане «Буйон Жанн-Ашет» ты скорее всего забудешь Эвридику.

Отец. О, я вовсе не говорю, что там устраивают какие-то пиршества. Но, в конце концов, там хорошо кормят.

Г- н Анри. Единственное место в мире, где нет призрака Эвридики, — это ресторан «Буйон Жанн-Ашет» в Перпиньяне. Ты должен мчаться туда, Орфей.

Орфей. Вы в самом деле думаете, что я хочу ее забыть?

Г- н Анри. (хлопает его по плечу). Придется, дружок. И как можно скорее. Ты был героем в течение целого дня. За эти несколько часов ты истратил весь запас высоких чувств, который был тебе отпущен в жизни. Теперь все кончено, ты спокоен. Забудь, Орфей, забудь даже самое имя Эвридики. Возьми отца под руку, возвращайся в его рестораны. Возможно, жизнь вновь станет для тебя приемлемой, смерть сведется к обычному проценту случайностей, отчаяние примет терпимую форму. Ну же, вставай, иди за отцом. (Более резко, склонившись над Орфеем.) Ты еще можешь пожить в свое удовольствие на этом свете.

Тот поднимает голову и смотрит на него.

Отец (после паузы, наслаждаясь сигарой). Ты знаешь, я ведь тоже любил, сынок.

Г- н Анри. Ты видишь, он тоже любил. Взгляни на него.

Отец. Да-да, взгляни на меня, я хорошо знаю, как это грустно, я тоже страдал. Я уж не говорю о твоей матери; к тому времени, как она умерла, мы давно разлюбили друг друга. Я потерял женщину, которую обожал, тулузка, пылкое создание. Угасла за какую-нибудь неделю. Бронхит. Я рыдал как безумный, следуя за ее гробом. Меня пришлось увести в соседнее кафе. Взгляни на меня.

Г- н Анри. (тихо). Да-да, взгляни на него.

Отец. Что тут говорить. Когда я случайно захожу в «Гран Контуар Тулузэн», где мы бывали вдвоем, и разворачиваю салфетку, сердце у меня екает. Но довольно! Жизнь идет своим чередом. Что поделаешь? Ее надо как-то прожить! (Мечтательно затягивается сигарой; вздыхает, шепчет.) И все же «Гран Контуар Тулузэн»… где я бывал с ней… Подумай только, как там кормили до войны, за один франк семьдесят пять сантимов!

Г- н Анри (склонившись над Орфеем). Жизнь идет. Жизнь идет, Орфей. Послушай отца.

Отец (которого слова г-на Анри поднимают в собственных глазах). Может, я покажусь тебе черствым, мой мальчик, и ты будешь возмущен, но ведь я очерствел больше тебя; вот доживешь до моих лет и признаешь, что я был прав. Вначале испытываешь боль. Это само собой. Но вскоре, вот увидишь, против своей воли снова начинаешь чувствовать сладость жизни… В одно прекрасное утро, да, помню, это было именно, утром, умываешься, повязываешь галстук, день солнечный, ты вышел на улицу, и вдруг — пфф! — замечаешь, что женщины снова стали хорошенькими. Да, мы чудовища, дорогой мой, все мы одинаковы, все негодяи.

Г- н Анри. Слушай внимательно, Орфей…

Отец. Я не скажу, что сразу начинаешь зубоскалить с первой встречной. Нет. Мы ведь не скоты какие-нибудь, вначале даже и говорить-то чудно. Но удивительно, хочешь не хочешь, обязательно расскажешь ей о той, прежней. Говоришь, каким одиноким себя чувствуешь, растерянным. Да ведь так оно и есть! Это не притворство. Но ты и представить себе не можешь, дружок, как эти рассказы смягчают женское сердце! Знаю-знаю, вы, верно, скажете, что я просто разбойник. Я пользовался этим приемом целых десять лет.