Европа. Борьба за господство

На первый взгляд, эти споры отражали убежденность европейцев в том, что всякие действия, ограничивающие власть короны в своей стране, неизбежно ослабляли способность государства защищать свои интересы за рубежом. На самом деле британская система могла похвалиться двумя значимыми преимуществами. Во-первых, очень высокий уровень политического участия сделал Британию страной, вызывавшей наибольшее доверие, и тем самым позволил мобилизовать невероятные финансовые ресурсы и обеспечить «экономическое могущество».[266] Во-вторых, парламент и публичная сфера служили этаким форумом, на котором озвучивались и оттачивались британские интересы, что делало политику страны более содержательной и гибкой. Существовала, таким образом, прямая связь между отечественными свободами и внешнеполитическими интересами, хотя это, разумеется, не было необходимым или нерушимым условием, что доказывал пример Речи Посполитой.

Турция под натиском внешних угроз также укрепляла внутреннюю сплоченность. Османы, жаловался янычар Гассан Курди, отставали в финансовом и в технологическом отношении, им недоставало «казны и артиллерии», и они «слишком медленно» принимали решения и страдали от «усталости и непослушания».[267] К сожалению, структура и традиции Османской империи совершенно не годились ни для парламентской, ни для абсолютистской формы правления, присущих остальной Европе. Порта поэтому передавала все больше власти регионам. Вызов современности не привел и к формированию в империи публичной сферы: «книги советов», какое-то время распространявшиеся среди османов, игнорировали вопросы внешней политики, поскольку та считалась секретом, запретным для подданных.[268] Турция в итоге «выпадала» из общеевропейской тенденции к централизации, секуляризации и – по крайней мере, на западе – к большему политическому участию. Поражения османов в конце семнадцатого и в начале восемнадцатого столетия вместо этого породили сильное стремление к моральному и духовному возрождению. Многие мусульмане отвергали технические и политические объяснения слабости ислама в современном мире. Они винили свое правительство в недостатке истинного благочестия и в покровительстве религиозным ересям в самом сердце мусульманского мира (дар уль-ислам). Критики требовали «больше ислама».[269] По этой причине арабский проповедник Мухаммад ибн Абдуль Ваххаб (1703–1792) призывал к исламской реформации, возвращению к «чистым» принципам средневекового ислама. К концу столетия он объединил силы с Мухаммадом ибн Саудом и поднял на борьбу против османов едва ли не весь «Арабский» полуостров. Другими словами, религиозная радикализация арабского мира началась в Центральной Европе, под стенами Вены.

Если внутренние реформы были одним способом усиления внешнего влияния, то другим способом являлась заморская экспансия. Самым очевидным, хотя и все более маргинальным источником здесь служило прямое извлечение ресурсов. Испания, в частности, долгие годы финансировала свои военные расходы за счет доходов от колонизации Центральной и Южной Америки. Большинство других стран, однако, извлекали из экспансии косвенную выгоду. Британия и Франция, к примеру, воспринимали мирную колониальную торговлю и рыболовство как жизненно важный способ подготовки моряков к службе в военном флоте. В более широком смысле все колониальные государства трактовали заморскую торговлю (и коммерцию в целом) как на неотъемлемую составляющую государственной власти. По словам аббата Сен-Пьер, французский политический теоретик и дипломат (его мнение одобрял кардинал Андре-Эркюль де Флери, министр Франции), «если мы сделаем так, чтобы коммерция процветала, у нас будет столько солдат, сколько мы захотим; если же допустим, чтобы коммерция одрябла, солдат станет меньше – и меньше денег на их содержание». В Британии подобные заявления уже с конца семнадцатого века сделались рутиной. Впрочем, далеко не все разделяли эти взгляды, особенно в Северной и Восточной Европе, где интерес к колониальному предпринимательству оставался малым. Так, Фридрих Вильгельм продал голландцам Гросс-Фридрихсбург – принадлежавшую Пруссии территорию в Западной Африке (в нынешней Гане), поскольку «всегда считал колониальную торговлю пустяком и химерой».[270]