Европа. Борьба за господство

В Британии окончание Семилетней войны повлекло за собой немедленные политические и стратегические последствия. Первый министр, маркиз Бьют, подвергся столь яростным нападкам общественности за «оставление» Пруссии и ее «благородного» короля Фридриха, что он подал в отставку в начале апреля 1763 года.[342] Одновременно триумф 1763 года спровоцировал волну национальной гордости. Победу приписывали превосходству британской коммерции и доблести. Эта гордость нашла отражение и в британской внешней политике. Рутиной сделались демонстрации морской силы по отношению к Франции и Испании. К примеру, в 1763 году эскадру отправили на Теркс (Каймановы острова) для устрашения французов, а в заливе Гондурас напугали испанцев. Такие действия выглядели соблазнительно, поскольку доставляли удовлетворение без применения силы, однако они принесли Британии репутацию высокомерной страны. Кроме того, «морские афронты» позволили Лондону сократить свое дипломатическое и военное присутствие в Европе, особенно в Священной Римской империи, и оставить последнюю в опасной изоляции.[343] Очень скоро стало ясно, что победа в Семилетней войне отнюдь не покончила с Бурбонами – совсем наоборот. Вместо широкой коммерческой агломерации торговых пунктов и колоний Британия теперь несла ответственность за широко раскинувшуюся империю, периметр которой обнаруживал все новые уязвимости. На западе это была «миазматическая» граница с испанцами и с воинственными индейскими племенами в долине реки Миссисипи. На севере потенциальную «пятую колонну» представляла собой община индейцев в Квебеке, слишком крупная, чтобы ее депортировать. В 1763–1764 годах британскую Северную Америку потрясло восстание Понтиака, снова продемонстрировавшее слабость колониальных структур обороны.

Кабинет министров поспешил заняться обороной империи. Во-первых, в октябре 1763 года появился указ, запрещавший селиться к западу от Аппалачей. Эта мера была призвана умиротворить индейцев, проживавших в тех местах, успокоить страхи французов и испанцев, которых беспокоила британская колониальная экспансия, и сократить периметр границ, которые приходилось оборонять и без того чрезмерно растянутой королевской армии. Во-вторых, были составлены планы, предусматривавшие удвоение заморских вооруженных сил. Около двух третей этих войск подлежали развертыванию в Северной Америке, главным образом вдоль западной границы, а остальные предполагалось отправить на Карибы. В результате Семилетней войны Британия изрядно задолжала, и платить за реформы пришлось колонистам. Как сказал премьер-министр Великобритании лорд Гренвилл, «защита и послушание неразрывно связаны… Нация загнала себя в огромные долги, чтобы обеспечить колонистам защиту, а теперь их призывают внести свою малую лепту на общественные расходы». С этой целью кабинет ввел в действие сначала Сахарный закон, а затем закон о гербовом сборе на собственность, «имеющуюся в Северной Америке и Вест-Индии». Цель состояла в поддержке значительного военного контингента в долинах рек Огайо и Миссисипи. Аналогичные меры разрабатывались для Ирландии и особенно для Индии, где Ост-Индская компания являлась эффективной «дланью» государства.[344]

Наследие Семилетней войны ощущалось и в более слабых государствах, отчаянно старавшихся не уступать в конкуренции в рамках европейской государственной системы. Польша, к примеру, отреагировала на перемены в Центральной и Восточной Европе попыткой возродиться в качестве независимого игрока. В 1717 году царский указ сократил польскую армию до 24 000 человек, но потенциальная численность национальной армии была огромной. В 1750-х и в 1760-х годах, например, отдельные магнаты имели возможность выставлять большое войско; самый богатый из них, Михаил Радзивилл, содержал до 10 000 бойцов. Собрать многочисленную армию Речи Посполитой мешало не только внешнее вмешательство, но и хроническая склонность к внутреннему размежеванию и анархии. Коллективное принятие решений было практически невозможным из-за liberum veto. Как заметил в 1763 году русский канцлер граф Михаил Илларионович Воронцов, «Польша не вылезает из мятежей; покуда она сохраняет свою конституцию, ей не место в ряду европейских держав».[345] В самом деле, поляки настолько привыкли к тому, что иные государства действуют в их стране по собственному усмотрению, что прозвали свою родину «европейским постоялым двором» («корчмой Европы»). Новый польский король Станислав Август Понятовский, коронованный в ноябре 1764 года, решил изменить эту ситуацию. Он создал польскую дипломатическую службу, призванную препятствовать магнатам в проведении самостоятельной политики, увеличил численность армии, пытался навести порядок в финансах за счет общих налогов. Сверх того, Станислав Август планировал отменить пресловутое liberum veto, которое фактически делало сейм неуправляемым.