Европа. Борьба за господство

В 1798–1799 годах Наполеон продолжил наступление сразу на нескольких фронтах. В Германии его дипломаты неустанно проталкивали идею территориальной реорганизации. Швейцария была оккупирована в январе 1798 года, чтобы «округлить» французскую границу и взять под контроль важные альпийские перевалы. Летом и осенью 1798-го Наполеон отправлял войска в Ирландию для поддержки восстания «объединенных ирландцев» против британского правления. Примерно тогда же Наполеон высадился в Египте и начал войну против Османской империи. На следующий год он вторгся в Палестину. Эта операция вовсе не означала поворота на восток: Наполеон намеревался ударить по британским базам в Индии и тем самым уменьшить влияние Лондона в Европе.[457] Он сказал Талейрану: «Чтобы разгромить Англию, надо овладеть Египтом».[458] Французские войска уверенно продвигались по Апеннинскому полуострову, в январе 1799 года был захвачен Неаполь. В Карибском бассейне и в целом на море Франция усиливала давление на британский торговый флот, нападала на плантации, которые обеспечивали средствами на военные расходы не только самих британцев, но и европейских союзников Британии. Наполеон также помышлял о возвращении Франции ее былых заморских владений. Все эти действия, пусть тактически агрессивные, были по сути стратегически оборонительными. Вообще, здесь мало отличий между обороной и наступлением: ведь абсолютная безопасность Франции могла быть достигнута только благодаря абсолютной небезопасности ее ближних и дальних соседей.

Возобновление французского наступления при Наполеоне вызвало немедленную реакцию ведущих европейских держав. В Вене фон Тугут с тревогой наблюдал за нападениями на Швейцарию и Османскую империю, однако наибольшие опасения вызывала у него Германия. «Если французы продолжат удерживать Швейцарию, – писал он в июле 1798 года, – революция сначала в Швабии, а потом и по всей Германии неизбежна… а крушение Германии приведет к потрясениям во всей Европе».[459] Когда Германия падет, погибнет и остальная Европа. Так же полагал и Павел I, в 1796 году сменивший на русском троне Екатерину. Он не просто враждебнее своей матери относился к революции, но и был сильно встревожен проникновением Наполеона в Средиземноморье и Левант. Кроме всего прочего, Павел хотел восстановить баланс сил в Германии, которую Екатерина фактически игнорировала в последние годы своей жизни. По словам одного баварского дипломата, Россия, столь долго отличавшаяся пассивностью, «вдруг кинулась в драку как главный защитник империи».[460] Посему в 1798–1799 годах австрийские и русские войска (на британские деньги) атаковали французов в Южной Германии и Северной Италии, а англо-русский корпус высадился в Голландии. Началась война Второй коалиции.

Столкнувшись с новым обострением международной напряженности, британцы постарались уменьшить собственную стратегическую уязвимость и укрепить внутреннюю сплоченность. Восстание 1798 года в Ирландии и отправка французской экспедиции «на подмогу» ирландцам снова продемонстрировали опасность открытого фланга на западе. Правительство Уильяма Питта Младшего в 1800 году добилось союза Великобритании и Ирландии и объединило парламенты обеих стран. Предполагалось облегчить положение католиков «во имя примирения населения» и включить их в значительных количествах в состав вооруженных сил на войну с Францией. «Если даже допустить, что у нас не было иных причин, какие делали бы желательным союз двух родственных королевств, – сказал помощник министра по делам Ирландии Эдуард Кук, – сама обстановка в Европе, в первую очередь во Франции, диктовала его необходимость». Впрочем, Георг III заблокировал «возвращение» католиков по религиозным причинам.[461]

В противоположность этому, немцы, находившиеся в центре противоборства, по-прежнему оставались разделенными. Их политическая структура, Священная Римская империя, не нашла пути к единению и сплоченности перед лицом угрозы, исходившей от соседних держав. Неудивительно, что один памфлетист на рубеже столетий предвкушал «день, когда немцы объединятся, наконец вернут себе немецкие земли и немецкую силу», перестанут «подвергаться грабежу чужеземных армий и ежедневным притеснениям домашних тиранов», покончат с положением «вечных жертв иностранных держав».[462] Люди озирались по сторонам в поисках той крупной германской страны, которая двинется в этом направлении. Иоганн Готфрид Гердер, к примеру, надеялся, что Пруссия «станет главной силой… которая избавит земли всех германских народов… от угнетения, каковому мы подвержены со стороны иных государств и языков».[463] На практике, впрочем, прусская внешняя политика после 1795 года подразумевала отход от «германских» проблем и повышенное внимание к северным и восточным вопросам.[464] Это означало, что полный потенциал Германии, составлявший в 1800 году почти 16 миллионов человек за пределами Австрии и Пруссии (около двух третей от целого), все еще не был реализован.