Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг.

«Ложью и вероломством устроено было в начале июля введение к войне, ложью и вероломством в первые августовские дни началась война, — замечает именно по поводу этих сознательно ложных предлогов и придирок Карл Каутский. — Германское правительство и верховное командование уже не могли более избавиться от лжи, которой они отдались, и должны были все выше громоздить здание лжи, пока оно с грохотом не обрушилось 9 ноября 1918 г.» Но хуже всего для германского правительства было, конечно, не то, что оно лгало: вся тысячелетняя история дипломатии доказывает, что этот порок сам по себе нисколько не наказывается, а скорее вознаграждается успехом в международной политике. И Антанта даже в эти самые дни нисколько не отставала от германской дипломатии в этом отношении. Беда для германского правительства была в том, что оно лгало как-то неумело и тотчас же было уличено. Опасность заключалась в непонимании, во-первых, того, что Англия непременно выступит и что английскому правительству именно но поводу нарушения нейтралитета Бельгии выступить удобнее и легче, и, во-вторых, не было понято, что, раз выступив, Англия дойдет до последних пределов, чтобы с Германией как с великой морской и колониальной державой покончить.

2 августа вожди консервативной оппозиции в парламенте — Бонар-Лоу и Лэнсдоун — обратились к премьеру Асквиту с официальным письмом, требуя, чтобы Англия поддержала Россию и Францию в предстоящей войне, и обещали полную свою поддержку кабинету.

3 августа Грей в заседании палаты общин объявил, что Англия во всяком случае гарантирует всем своим флотом французское побережье от нападений Германии. Что же касается бельгийского нейтралитета, то Англия будет его защищать «не отступая от использования всех наших (английских) средств». Грей уже знал в это время о том, что накануне Бельгия получила ультиматум от Германии, а 3 августа, пока шло заседание английского парламента, пришла телеграмма от бельгийского короля и правительства с просьбой о защите (уже и 2 августа Бельгия держала Грея в курсе событий). Ежечасно со всех сторон, из разных источников, в министерство прибывали новые и новые известия о том, что германская армия вечером 3 августа перешла бельгийскую границу близ Геммериха и с раннего утра 4 августа непрерывным потоком вливается в страну, направляясь к югу. Решение Греем было принято.

Статс-секретарь фон Ягов поторопился, правда, 3 августа, послать князю Лихновскому для немедленного сообщения Грею успокоительные заверения: даже в случае войны с Бельгией Германия не аннексирует бельгийской территории; для Германии нарушение бельгийского нейтралитета крайне необходимо, вопрос «жизни или смерти» и т. д. Но Грей телеграфировал в ночь на 4 августа британскому послу в Берлине Гошену приказ немедленно заявить фон Ягову, что Англия не может потерпеть этого нарушения нейтралитета Бельгии, и настойчиво требовал соответствующего обещания со стороны германского правительства. Он тогда еще не имел или сказал, что не имеет, вполне точных сведений об уже начавшемся вторжении. Ягов ответил новыми уверениями, что Германия рискует всем, если не будет действовать быстро, и т. д. Хлопотливый это был день — 4 августа 1914 г.!

В торжественном заседании рейхстага Вильгельм заявил, что он больше не знает никаких партий, что необходимо полное единство, и обменялся тут же рукопожатиями с представителями всех партий, не исключая и социал-демократов (именно после этого Роза Люксембург и хотела покончить с собой, как сказала об этом Луизе Каутской). Воодушевление, оптимистические чаяния овладели массами народа. Англия, казалось, молчала, а с Францией и Россией покончить можно было (тоже казалось) очень быстро, по плану Шлиффена. «Еще до осеннего листопада вы вернетесь с победой», — эти слова императора (или приписываемые императору) повторялись с восторгом и внушали бодрость духа; передавалось, что он сказал эти слова, делая смотр части гвардии. Канцлер Бетман-Гольвег, взойдя среди оваций на трибуну, признал, что бельгийский нейтралитет уже нарушен, что по отношению к Бельгии сделана, правда, несправедливость, но… нужда не знает закона (Noth kennt kein Gebot), и что когда минет военная необходимость («когда будут достигнуты наши военные цели»), эта несправедливость будет заглажена. Эти слова, которые впоследствии наделали Германии столько вреда и так помогли антинемецкой пропаганде, объясняются общим страшно возбужденным и радостно-приподнятым настроением, царившим в Берлине (в правительственных кругах) весь этот день: ведь первый визит Гошена с ночной телеграммой Грея к Ягову в этот день как бы показывал, что хотя Грей и сердится, но все-таки воевать из-за Бельгии не будет. Убеждение, что «победителей не судят», охватывало правящие круги все более и более. Вот почему можно было даже великодушно признать публично свою «несправедливость»; вот почему и в прессе писалось в те дни многое такое, чего потом ни за что не написали бы. Но за первым визитом посла Гошена последовал и второй визит…