Европа в окопах

— Говорит, мне нечего беспокоиться по поводу работы и передачи дел заместителю… — Он чуть не задохнулся от ярости. — А что муж его дочери и отец троих детей, быть может, идет на смерть — это ему безразлично!

Шенбек вновь и вновь возвращался к отдельным местам нынешнего унизительного разговора, не замечая, что повторяется, не заботясь о том, какое впечатление произведут его слова на жену. Не в этом дело! Он хотел убедить самого себя, что ему нанесли смертельную обиду, что его предали самые близкие люди! И в Общегерманском Союзе, и в семье.

Шарманка бубнит и бубнит…

А Герта? Ей уже давно все ясно. Но она знает, что обязана слушать или хотя бы делать вид, будто слушает, — на случай, если вдруг муж взглянет на нее. Неважно, что ничего нового для себя она не услышит, ее роль понятна ей с первых же слов Берта.

В последующие дни Шенбек демонстративно занимается подготовкой к отъезду, к поступлению на военную службу. Объявлена семейная мобилизация, все от мала до велика должны носить вещи, помогать в сборах.

На третий день после аудиенции у тестя Берта положила на стол перед мужем вскрытое письмо с печатью соответствующего militärkommando.[14] Письмо было адресовано фирме, и текст его подтверждал, что просьба дирекции Mannesmann-Werke, A. G. об освобождении лейтенанта запаса Берта Шенбека от воинской повинности по причине его незаменимости на производстве удовлетворяется.

У лейтенанта морских сил Курта фон Лютценфельса все, напротив, прошло быстро и гладко. Спустя неделю он уже мог передать в Киле полномочия и бумаги преемнику, а еще через три дня уже докладывал о прибытии в штабе подводной базы. Его откомандировали на подводную лодку У-123, вверив предписанное число подчиненных.

Это было в день, когда вышедший из лазарета Дональд Гарвей вступил на палубу транспортного парохода «Икар».

Время, пока Гарвей ожидал отплытия, поначалу тянулось, как густой мед: в его медлительности было немало сладкого — будто смотришь на великолепное яблоко, но не спешишь его сорвать, не протягиваешь руку, чтобы продлить предощущение чудесной сладости, которая от тебя не уйдет. Но к исходу третьего дня ожидания ему пришлось призвать на помощь весь свой здравый смысл: если бы он уже был дома, каждая секунда сокращала бы великолепный ломоть отпуска, а теперь отпуск еще весь впереди — целехонький, ненадкушенный. В последующие дни и это утешение уже не помогало, Гарвей усиленно доискивался причин бесконечной задержки и узнал то, что подозревал и сам: судно ожидало полной загрузки. Еще один транспорт раненых — и «Икар» поднимет якоря.

Неделя учебных маневров — и вот уже полный нетерпения фон Лютгенфельс является за первым боевым заданием. В штабе он встретил старых знакомых. Они отнеслись к его настойчивости с пониманием: ведь на парадной форме товарища еще не красовалось ни одной награды.

Фон Лютгенфельс горько усмехнулся: не прикажете ли получить ее за инспекционную службу в Киле?

Хорошо, хорошо, теперь ему представится возможность отличиться.

Патрулирование? Это не для него.

Тогда дальняя разведка?

Он не новичок, хоть несколько месяцев и провел на суше.

А что бы он предложил сам?

Фон Лютгенфельс ответил без промедления: Ла-Манш!

Командир базы подводных лодок — ибо дело в конце концов дошло до него — с сомнением покачал головой:

— Риск слишком велик.

Фон Лютгенфельс любит рисковать!

— Я имел в виду не вас, слишком велик риск для подводной лодки.

Фон Лютгенфельс обо всем информирован. И все же?

Да, да, как раз поэтому. Если он отправится в плаванье на подводной лодке, то на ней и вернется. Ла-Манш, только Ла-Манш! Не станет же фон Лютгенфельс объяснять «старику», что ему нужен уничтожающий козырь в игре со свояком!

Командир никак не мог решиться. Обер-лейтенант ему нравился, хоть он и не был уверен, достаточно ли под этой показной храбростью реальных оснований. Впрочем, паренек из клана Маннесманов. Н-да…

— Завтра явитесь за приказом.

В тот вечер обер-лейтенант Курт фон Лютгенфельс ушел из офицерского казино сразу же после ужина. Завтра он должен быть абсолютно отдохнувшим и свежим.

В ту ночь Дональд Гарвей, в гражданской жизни официант, ныне пехотинец-связист китченеровского добровольческого полка, долго не мог уснуть, поскольку вечером наконец-то последний транспорт доставил легко раненных и поправляющихся, пополнив тем самым недостающее количество пассажиров на «Икаре», который завтра же поднимет якоря.

У-123 вышла в море, едва забрезжил рассвет. Правда, о свете вообще говорить не приходилось, поскольку над морем стоял густой, непроглядный туман. Видимость? Едва на сотню метров.

Фон Лютгенфельс стоял на мостике, защищенный от сырого холодного ветра башней подводной лодки. Вортник шинели поднят, руки в карманах; висящий на груди бинокль пока бесполезен. Разве что приблизит молочную стену, которая окружает подводную лодку со всех сторон.