Европа в пляске смерти

«Всякий патриотизм, — сказал он, — здоровый и чуждый чужеядности, легко соединим с интернационализмом. Но патриотизм бельгийский, при правильном понимании, от него неотделим. На процветание Бельгия может рассчитывать только в том случае, если Европа окажется организованной на несравненно более разумных и прочных основаниях, чем то было до катастрофы, поставившей Бельгию на край гибели».

«Право вообще, — говорит Отле, — переживает три стадии развития: сначала это сумма традиций, которою инстинктивно руководится общество. Затем начинается период кодификации, разумной систематизации традиций и приспособления их к потребностям текущей жизни. Наконец, приходит эпоха творчества, когда разум, все менее и менее считая рациозность за самоценность, все более свободно создает нормы, как непосредственно диктует их принцип наивысшей общественной полезности.

Область права неуклонно растет. В области частных правовых отношений вначале мы наблюдаем простое торжество силы. Затем своеобразное соединение ее с правом: судебные подвиги являются в одно и то же время решением вопроса мечом и решением его предполагаемым вмешательством божества. Но боевой характер все более испаряется из процесса, пока не исчезает окончательно перед правовым. Замена военных обычаев гражданскими в частной жизни идет с силою стихийного закона, и все заставляет думать, что тот же закон будет доминировать и в других областях человеческой жизни.

В пределах одного и того же государства прямое угнетение господствующими подданных сменяется периодом восстаний, открытой междоусобной войны и приводит к периоду конституционного права. Это право предполагает не только закрепление известного соотношения сил отдельных классов, но и способность учитывать, чутко и мирным путем перемещение этих сил.

Не естественно ли ожидать и в международной жизни перехода от прямого засилья и от войны, как суда божия, — теория, которую теперь защищают многие, — к порядку правовому, конституционному, к эре международных соглашений и международной организации?

Дело это огромное и сложное. Здесь надо опасаться всяких иллюзий и замены подлинного прогресса фразами и дипломатическими ухищрениями.

Людьми, быть может наименее подходящими для этого дела, являются дипломаты.

Они полны своеобразных традиционных предрассудков. Связанные всякими церемониями, интригами, совершенно чуждые желания считаться с общими интересами эгоистических государственных организмов, вскормленные на отвращении к общественному мнению, дипломаты как нельзя более способны превратить самое серьезное международное дело в комедию, кажущуюся особенно жалкой, когда ее отбрасывает прочь железною рукой война, презрительно разрывающая „клочки бумаги“.

Не характерно ли, например, — спрашивает Отле, — что в большой зале заседаний Дворца Мира в Гааге совсем отсутствует трибуна для публики? Это символ того, что народ не вхож сюда, что тут все происходит промеж себя. Но если кто-нибудь потерпел полное поражение в самом начале этой войны, так это секретная дипломатия. Ужасно было бы, если бы народы не сумели вынести из этого поражения необходимых умозаключений.

Почти так же мало подходящи для этого дела и профессиональные юристы. Юристы склонны рассматривать все вопросы как формальные проблемы, быть рабами своей специальной логики и тем самым некоторой абстрактной и консервативной метафизики.

Народы должны поручить дело международной организации человечества подлинно живым силам, и такими намечаются, естественно, пользующиеся доверием демократии парламентарии и изучавшие специально экономические, политические, национальные и культурные вопросы люди науки, как равно и практики соответственных областей.

Только такого рода интернациональные конгрессы могут создать предварительные посылки грядущего международного права, только таким может быть состав созидающего его, блюдущего его международного парламента.

Но международное право, как бы прекрасно оно ни было формулировано, теряет всякий смысл, если для проведения его в жизнь не будет одновременно организован международный трибунал.

Представление о международном суде должно быть радикально пересмотрено, и основы его должны быть вполне радикальными. Что сказали бы мы о судье, который, сделав постановление по вашему делу, заявил бы затем, что его совершенно не касается, будет ли его решение исполнено или нет? Такой суд явно лишен всякого смысла. Судья, который в защиту своего индифферентизма относительно осуществления собственного приговора привел бы тот факт, что у него нет никакой реальной силы, дабы принудить стороны согласоваться с ним, вызвал бы усмешку горького презрения. Но именно таковы были до сих пор все третейские международные суды.