Выше подчеркивалось, что при всем разнообразии локальных причин, форм и следствий этих внутриполитических кризисов сам факт их «одновременности» с буржуазной революцией в Англии открывает возможность для общего концептуального подхода к их анализу. Это вовсе не значит, что все другие и синхронные с нею социальные движения должны только по соображениям их одновременности рассматриваться как «варианты» «буржуазной» революции, т. е. как исторически однотипные с Английской революцией движения. Наоборот, сама по себе разнохарактерность этих движений как бы получает в английских событиях 40-х годов - каждое в отдельности - мерило его стадиальной отдаленности от последних.
Иначе говоря, если Английская революция являлась, по словам Маркса, выражением потребностей всего тогдашнего мира, т. е.
Следователыю, концепция «всеобщего кризиса» XVII века - инструмент, предназначенный не для «унификации» исторической сути «одновременных» кризисов середины XVII века, а для создания их стадиальной типологии. Важно только учитывать, на каком уровне социальной действительности будут абстрагированы критерии для различия типов. Так, например, в Каталонии в 1640 г. народное восстание было спровоцировано поведением «иноземных» (кастильских) гарнизонов, что дало возможность политической элите захватить инициативу и превратить давно созревшее движение социального протеста в восстание против «внешнего угнетателя», т. е. направить в русло, для местной элиты наиболее безопасное и желанное. Но значит ли это, что квалификация этого движения как «национально-освободительного», «патриотического» исчерпывает суть развернувшихся здесь событий? Подобный же вопрос правомерен в отношении типологии восстания в Лиссабоне в 1640 г., вспыхнувшего также по аналогичному поводу - иноземного владычества, в данном случае Испании.
Равным образом мало что дает для «стадиальной типологии» национальных политических кризисов середины XVII века такая отличительная черта восстания в Неаполе в 1647 г., как предательство дела «родины» со стороны знати и благородного сословия в целом, оставшегося верным вице-королю, сумевшему заблаговременно его «привязать» к короне Испании щедротами, привилегиями и фавором.
Единственное обобщение на этом уровне анализа, возможно, заключается в том, что обострившееся социальное недовольство низов на фоне экономического спада, тяжелых поборов, военных бедствий, равно как и недовольство верхов расширением прерогатив короны, сфокусировалось повсеместно на чужеземной власти и ее агентах. В условиях происшедшего отчуждения ренессансного двора от интересов «политической нации», т. е. прежде всего низшего дворянства, не говоря уже о третьем сословии, усилившийся режим абсолютизма не находил больше «морального оправдания» ни в «интересах государства», ни в «защите веры».
Поскольку успех восстаний народных низов зависел от позиции именно верхов - слоев, составлявших «политическую нацию», то характер движений, даже в тех случаях, когда эти слои возглавили их, в конечном счете определялся тем, в какой мере программа требуемых «улучшений» затрагивала основания «старого порядка».
Как известно, все народные восстания XVI-XVII веков протекали под знаменем «восстановления исконных свобод и привилегий» (renovatio), а вовсе не во имя установления нового (innovatio), что само по себе только отражало меру расхождения между тем, к чему восставшие в действительности стремились, и тем, как они выражали свои стремления. Социальная революция той эпохи отличалась от подобного рода движений только тем, что