Европа в войне (1914 – 1918 г.г.)

Такова крепость будущего: без средневековых фортов, почти невидимая, но тем менее уязвимая, тем более опасная для атакующих. И Готье утешает нас в заключение своим предсказанием, что эти новые крепости, подчиняясь «закону всякого развития», окажутся сложнее и дороже старых…

Из нынешней страшной катастрофы пока что выходит победительницей… траншея: черная яма в земле с металлическими иглами у входа. Торжество траншеи так очевидно, что не только специалисты милитаризма поклоняются ей, но – как это на первый взгляд ни парадоксально – и пацифисты. Один из них, кажется, швейцарец, пришел к счастливой мысли, что войны можно упразднить, если укрепить государственные границы постоянными траншеями и оградить могучим электрическим током. Бедный золотушный пацифист, который ищет приюта в траншее!

Париж, 1 октября 1915 г.

«Киевская Мысль» N 306, 4 ноября 1915 г.

Л. Троцкий. ТРАНШЕЯ

I

Несмотря на тяжелую артиллерию, аэропланы, телефоны, прожекторы, в этой затяжной и неподвижной войне ручные гранаты Густава-Адольфа и саперные работы Вобана[222] дополняются, по меткой формуле «Figaro», нравами и картинами военного быта, почти что списанными с осады Трон.

Траншея тянется от Дюнкирхена до Бельфора. Она проползает по дюнам Фландрии, чернеющей полосой вьется по меловым пространствам Шампани, змеится в сосновых лесах Вогезов – линией в 800 километров. В этой щели скрывается французская армия, делающая усилия, чтобы устоять на месте. Французская траншея – не временный окоп, какие возводились не раз в разных местах и в разные моменты борьбы. Это решающая межа, малейшее передвижение которой в ту или другую сторону оплачивается неисчислимыми жертвами.

Когда затихает на секторе артиллерия, ничто не говорит о битве. Поле пустынно и мертво. Не видно солдат, не видно пушек. Ничто не говорит о том, что на этом небольшом пространстве идет своими таинственными путями жизнь нескольких тысяч человек. В черных норах сидят, спят, едят, перевязывают раны, умирают; по кулуарам или в соседних кустах передвигаются с места на место, – на поверхности ничего не видно и не слышно. Траншейная война есть прежде всего кровавая игра в прятки. Война кротов, столь противная «галльскому темпераменту»…

– «Отвратительная свалка в подземелье навязана нам немцем», – жалуется и теперь еще подчас французская пресса. Но самобытность национального гения стерлась еще в одной области: французы сидят в траншеях, как немцы, как русские, как итальянцы. Траншея оказалась могущественнее «галльского темперамента».

Многие месяцы стоит траншея. Если бы знать, что в ней придется прожить так долго, ее бы сразу оборудовали иначе… А, может быть, и вовсе не хватило бы духу строить ее. Но предполагалось, что окопы – только пункты опоры для нового движения вперед. Их подправляли, постепенно обстраивали: укрепляли столбами, насыпали парапет, совершенствовали и маскировали бойницы. На оборудование шло все, что попадалось под руку: ствол дерева, ящик, мешки с землей, шинель убитого немца… Солдаты почти разучились относиться к траншее, как ко временному убежищу. Они говорят о ней, как раньше о границе Франции, только понятие фронта для них гораздо более содержательно, ибо в нем – год борьбы и страданий.

Жизнь в траншеях стоит посредине между жизнью на «квартирах» второй линии (cantonnements) и между прямым боевым столкновением, атакой. Траншея дает солдату близкое соприкосновение с неприятелем. Даже когда нет вылазок, неприятель чувствуется непрерывно, в виде постоянной артиллерийской пальбы и ружейной стрельбы; часто слышатся немецкие голоса и шум подземных работ, иногда над парапетом подымается неприятельская голова, по вечерам раздается песня, нередко, особенно в разгар перестрелки или перед атакой, – ругательства и проклятия.

Траншея сразу подтягивает свежих солдат. Едва он перешел из своей стоянки в непосредственную зону военной опасности, где над ним и вокруг него повизгивают пули, он вдруг подтягивается, его энергия самосохранения сосредоточивается, он стремится теснее примкнуть к своему отряду, строже соблюдает нормы дисциплины и порядка, которые предстоят перед ним теперь не как внешние, навязанные и произвольные установления, а как целесообразные приемы для ограждения своей жизни от опасности. Дисциплина устанавливается сама собою и без трений.