Европеец

Ряд материалов, в том числе «выписки из письма Иакинфа» и «критика на роман фон дер Флита "Посольство в Китай"» поступили к Киреевскому от Сомова через Б. Ф. Одоевского. «Сомов молодец, — писал Одоевский. — Дай ему бог здоровья: он радеет о „Европейце" душой и телом».

Кроме того, Одоевский обещал Киреевскому «целый воз» собственных сочинений: «Статей у меня для тебя наготовлено пропасть — остается только переписать…» Киреевский отвечал: «Спасибо тебе, от всего сердца спасибо, друг Одоевский, за твое участие в нашем журнале. Надеюсь, что слово нашем здесь не пустое: я оправдаю его тем, что постараюсь сделать журнал достойным тебя, а ты помещением в нем своих статей и полновластным распоряжением во всем, что до него касается. Каждая страница твоя, каждое слово будет мне подарок и знак дружбы.

Однако, кроме статей, я ожидаю от тебя еще важного дела: твоего мнения. Прошу тебя, по крайней мере на некоторое время приневолить свою лень и после каждого № моего журнала сказать мне об нем твое суждение, замечая не столько хорошее, сколько недостатки, чтобы я мог их исправить и мало-помалу довести журнал до некоторой степени достоинства».

Но планам Киреевского не суждено было воплотиться в жизнь. На свет появилось печально известное письмо А. X. Бенкендорфа к К. А. Ливену. Генерал писал: «Государь император, прочитав в № 1 издаваемого в Москве Иваном Киреевским журнала под названием "Европеец" статью "Девятнадцатый век", изволил обратить на оную особое свое внимание. Его величество изволил найти, что вся статья сия есть не что иное, как рассуждение о высшей политике, хотя в начале оной сочинитель и утверждает, что он говорит не о политике, а о литературе.

Но стоит обратить только некоторое внимание, чтоб видеть, что сочинитель, рассуждая будто бы о литературе, разумеет совсем иное, что под словом просвещение он понимает свободу, что деятельность разума означает у него революцию, а искусно отысканная середина не что иное, как конституцию. Посему его величество изволит находить, что статья сия не долженствовала быть дозволена в журнале литературном, в каком воспрещается помещать что-либо о политике, и как, сверх того, оная статья, невзирая на ее нелепость, писана в духе самом неблагонамеренном, то и не следовало цензуре оной пропускать. Далее, в той же книжке "Европейца" государь император изволил заметить в статье "Горе от ума" самую неприличную и непристойную выходку на счет находящихся в России иностранцев, в пропуске которой цензура уже совершенно виновна.

Его величество о сих замечаниях своих повелел мне сообщить Вашей светлости, с тем, чтоб Вы изволили обратить законное взыскание на цензора, пропустившего означенную книжку "Европейца", и дабы издание оного журнала было на будущее время воспрещено, так как издатель, г. Киреевский, обнаружил себя человеком неблагомыслящим и неблагонадежным.

Вместе с тем его величеству угодно, дабы на будущее время не были дозволены никакие новые журналы, без особого высочайшего разрешения, и дабы при испрашивании такого разрешения было представлено его величеству подробное изложение предметов, долженствующих входить в состав предполагаемого журнала, и обстоятельные сведения об издателе»[2].

Этот документ произвел на современников поистине ошеломляющее впечатление, причем не только на ближайшее дружеское окружение Киреевского и тех, кто сотрудничал в его журнале. Неудивительно, что Жуковский писал по этому поводу Николаю I: «…Запрещение журнала его (Киреевского. — Л. Ф.) падает некоторым образом и на меня, ибо я принял довольно живое участие в его издании». Неудивительна реакция Баратынского, писавшего издателю «Европейца»: «От запрещения твоего журнала не могу опомниться… Я вместе с тобой лишился сильного побуждения к трудам словесным. Запрещение твоего журнала просто наводит меня на хандру, и судя по письму твоему, и на тебя навело меланхолию».