Европейские мины и контрмины

– В состоянии ли Франция защитить Рим? – спросила она с удивленьем и неудовольствием.

Риверо, выдержав взгляд императрицы, слегка поклонился.

– Мне известно могущество Франции, – сказал он. – Могущество это громадно, но дело в том, употребят ли его в надлежащее время и в надлежащем направлении или без толку расточат на ложном пути и ради ложной цели.

Государыня потупила глаза.

– Вы строгий критик, граф, – сказала она через несколько минут глухим голосом, в котором угадывался оттенок огорчения.

– Было бы недостойно вашего величества и меня, – отвечал Риверо, – если бы я стал отвечать на ваш вопрос общими фразами; во всяком случае, моя критика, которую вам угодно называть строгой, конечно, менее строга, чем та, которую с неумолимой логикой и последовательностью проводит история.

Глаза императрицы медленно поднялись и на минуту остановились, как бы в изумлении, на спокойном, благородном лице человека, который говорил ей в лицо правду, к коей так мало приучила ее окружающая среда.

– Вы правы, граф! – заявила она решительно. – Мы говорим о серьезном деле, и было бы безрассудно умалчивать или скрывать мысли. Итак, вы полагаете, что могут наступить обстоятельства, которые воспрепятствуют Франции употребить свое могущество на защиту церкви и Святого престола?

– Как ни велико могущество Франции, – отвечал граф, – но ввиду нынешних сплотившихся держав, ввиду великих и могучих движений народа, оно тогда только может вести к успеху, если не раздробится, не станет стремиться к невозможному. Достаточно небольшой части этого могущества для защиты Рима, когда знаешь, что эта часть есть только символ, за которым стоит вся Франция. Всякое великое и опасное предприятие, задуманное Францией в ином направлении, умалит значение этого символа; всякое такое предприятие послужит сигналом к революции, то есть к отчаянному нападению Итальянского королевства на Рим.

Императрица слушала с напряженным вниманием.

– Мексиканская экспедиция, – продолжал граф спокойно, – помешала Франции сказать свое веское слово в германскую войну; война с Германией воспрепятствует защитить Рим.

– Поэтому, – сказала Евгения с живостью, – вы разделяете мнение, что мы не должны теперь вмешиваться в дела Германии?

– Не только теперь, но и никогда, – отвечал граф убедительным и твердым тоном, устремляя свой ясный взгляд на взволнованное лицо императрицы, которая смотрела на него с удивлением.

– Я надеялся, – продолжал граф, – что в минувшем году Австрия выйдет победительницей и разрушит новую Италию; что во главе Германии окажется католическая, преданная церкви держава, которая, в союзе с Францией, восстановит клонящееся к упадку владычество права и религии. Надежды эти не исполнились: Австрия разбита и даже отказалась от своего прошлого… она не поднимется больше, и Германия на веки принадлежит Пруссии!

Губы монархини шевелились, глаза искрились; казалось, она хотела заговорить, но удержалась и пытливо посмотрела из-под опущенных ресниц на графа, ожидая продолжения его речи.

– Дело Германии закончено, – говорил далее Риверо, – но может еще послужить на пользу церкви: Пруссии не нужна Италия, а последняя, при настоящей своей форме, ничего не может сделать одна, если против нее выступит Франция сосредоточенными силами и обеспечит свободу и независимость папского престола.

– Вы, – сказала императрица, не поднимая глаз, – разделяете преобладающее у нас мнение, будто для Франции лучше всего хранить твердый и долгий мир с Пруссией?

– Борьба Франции с Германией, – сказал граф весомо, – положит конец безопасности и независимости папского престола и, следовательно, будет в высшей степени опасна для единства церкви.

– Вы будете довольны, – отвечала Евгения, в голосе которой слышалось обманутое ожидание – мне кажется, в настоящую минуту положено основание такому миру. Однако, – прибавила она, перебирая батистовый платок, – я не вполне убеждена в его прочности.

Лицо графа оживилось от сильного внутреннего волнения; его глаза пытливо и проницательно посмотрели на императрицу.

– Разве нужно особое основание для мира, которому ничто не угрожает и который легко можно сохранить, поскольку никто не нарушит его? – спросил он. – Германия не заинтересована в том, чтобы преступать его.

Императрица широко открыла глаза и бросила гневный взгляд. Гордо подняв голову, она сказала со свойственной ее характеру живостью:

– Вы полагаете, граф, что Франция может и должна спокойно смотреть на сосредоточение всех германских сил в руке Пруссии, этой державы, которая уже простирает свой меч через Рейн к самому сердцу Франции? Вы не можете предполагать, чтобы Франция, наследие побед Наполеона, безмолвно и покорно терпела низвержение сложившегося устройства Европы и восстановление Немецкой империи, предпринятое протестантской державой. Конечно, нам не следовало допускать того, что совершилось; но факты уже имеют место быть, и мы должны собрать все свои силы, чтобы одним ударом разрушить результат минувшего года, а не довольствоваться нищенским вознаграждением!