Европейское воспитание

– Ненависти не разучиваются. Это как любовь.

– Я знаю, что такое ненависть. Меня научили немцы. Я научился ей, когда потерял родителей, когда мерз и голодал, жил в землянке и знал, что, если меня встретит немец, он не предложит мне своего котелка, не уступит мне места возле костра и угостить меня сможет только пулей. Ведь у немцев есть пули для всего. Для груди и для надежды, для красоты и для любви… Я ненавижу их!

– Не надо. Когда у нас будут дети, мы научим их любить, а не ненавидеть.

– Мы научим их и ненавидеть тоже. Мы научим их ненавидеть низость, зависть, насилие, фашизм…

– Что такое фашизм?

– Я точно не знаю. Это особый вид ненависти.

– Наши дети никогда не будут голодать. Они никогда не будут замерзать.

– Никогда.

– Обещай мне.

– Обещаю тебе. Я сделаю все, что смогу.

По ночам они часто просыпались от неумолчного воя: по лесу рыскали голодные волки, и утром Янек находил их следы возле землянки. Лес обнажился и побелел. По снегу блуждали вороны и подолгу каркали. Снег полностью завладел лесом, и на его белизне люди все больше походили на черных муравьев, волочащих в свои норы смешные веточки, - настойчивых, шатающихся, измученных холодом. Отныне вся их жизнь была направлена к единственной цели: поддержать огонь. В городах захватчики ждали лета, чтобы отправиться на новые завоевания, а в лесах человеческая надежда слабее луча зимнего солнца упорно не хотела умирать. Люди больше не интересовались городскими новостями и не разговаривали, их лица морщились от холода и становились такими же заскорузлыми, как старые деревья. Только изредка из деревни возвращались братья Зборовские, подносили к огню свои руки с задубевшими от холода пальцами и говорили кратко:

– Они еще держатся.

19

В один из таких морозных дней, когда сердца людей и зверей понемногу цепенели, а жизнь ждала лишь таинственного знака, чтобы остановиться, умер Тадек. Он умер ночью, во сне, лежа у огня, и даже молодая женщина, сжимавшая его в объятиях, не заметила его ухода. Накануне он почувствовал себя лучше. Он перестал кашлять, температура у него спала. Он попросил Добранского прочитать ему отрывок из книги.

– Не стоит, - сказал Добранский. - Попробуй немного поспать.

– Сегодня я хорошо себя чувствую. Кто знает, Адам, может, я скоро смогу совершать вылазки на дороги?

– Вполне возможно.

– Весной мы будем делать налеты на немецкие колонны… Правда?

– Да. Весной.

– Нужно изо всех сил помогать людям, сражающимся под Сталинградом.

– Изо всех сил. Не двигайся, Тадек.

– Мне хорошо. Адам, почитай мне что-нибудь.

– Что же ты хочешь, чтобы я тебе прочел?

– Сказку.

– Хорошо. Не говори много. А то начнешь кашлять.

– Сказку, героем которой буду я. Волшебную сказку, в конце которой я умру, но не от туберкулеза, а в бою.

– С удовольствием. Только лежи спокойно. Положи голову сюда… вот. Я расскажу тебе одну историю.

– Начинай…

– Сейчас, сейчас…

Польский летчик-истребитель Тадек Хмура умирает. Он лежит на спине в траве, в глубине густой английской рощи. Его разбитый самолет валяется в нескольких шагах от него: крылья сломаны, а винт глубоко вошел в землю, словно меч. Его сломанный позвоночник не чувствует боли, и тело кажется ему чужим. «Проклятое тело!» - печально думает он с любовью хозяина к своему верному псу. Его взгляд начинает туманиться…

– Это называется волнующей минутой, - прошептал Тадек.

Но вдруг он замечает, что кусты перед ним шевелятся, и из-за шелковицы высовывается глупая физиономия Пеха. Пех смотрит на Тадека с отвращением, язвительно гогочет и выходит из кустов с бутылкой виски в руке…

– Если бы это было правдой! - пробормотал Пех.

– Замолчи…

В этом появлении есть что-то неожиданное. Тадек это хорошо чувствует, но в своем нынешнем состоянии не может сосредоточиться и определить, что именно. Впрочем, аэродром находится всего в нескольких милях отсюда, и там должны были видеть, как его самолет упал в лес. Пех склоняется над Тадеком и подносит к его губам горлышко бутылки. Тадек пьет и понимает, что виски, как и прежде, пить приятно. Затем он видит, как из зарослей появляется его товарищ по эскадрилье Адам Добранский. Добранский ведет себя очень некрасиво. Он смотрит на запутавшееся в парашюте тело с глубоким отвращением.

– Как колбаса! - заявляет он, усаживаясь в траву. - Передай мне виски. Ну что, сбили?

Тадек оскорбительно бурчит что-то в его адрес и, в свою очередь, требует бутылку. Он понимает, что никому до него нет дела. И продолжает умирать.

– Тихо! - прошептал Пех. - Он спит.

Тадек открыл глаза.

– Я не сплю. Продолжай.

Он умирает, его жалкое, беспомощное тело лежит на земле, а его лучшие друзья делают вид, что все это - сущие пустяки. Он, конечно, не требует от них, чтобы они рыдали и рвали на себе волосы, но можно было хотя бы не напиваться.

– Могли бы, по крайней мере, обнажить головы, - с достоинством подсказывает он им. - Не стесняйся, Пех. Если устал пить стоя, можешь усесться на меня, - добавляет он трагическим тоном.