Эвтаназия

Постель была хрустящая, а мы оба – после ванной – чистые-пречистые. В подобной ситуации секс неминуем. И она уже была на взводе: даже не столько в силу природного темперамента, сколько в силу уважения к законам жанра. Однако пролог затягивался. Я все размышлял, рассказывать ей или не рассказывать.

– Ты что-нибудь слышала об издательстве „Роса"? – неуверенно проговорил я.

– Нет, – она удивленно приподнялась на локте. – А почему ты спрашиваешь?

– Ну, это такое издательство, которое специализируется на выпуске эротической, или, попросту, порнографической, литературы, – продолжал я. – Романы Греты Мерлоу, Гортензии Пучини и так далее.

– А! Розовенькие пупсики!

Она захихикала. Не знаю, что она подразумевала под „розовенькими пупсиками". Чужие ассоциации – потемки.

– Дело в том, что это издательство, судя по всему, принадлежало твоему отцу. Нет, правда…

– Что?

Наступило гнетущее молчание. Я уже готов был откусить собственный язык, поскольку понял, что сейчас последует.

Момина выскочила с постели с такой скоростью, словно под одеялом оказался скорпион.

– А ну вон отсюда! – закричала она. И тут же сама выбежала из комнаты. Словно скомандовала себе самой. А когда вернулась, в ее руках были мои книги, которые она принялась в меня метать.

– Забирай свое вторсырье!

„Мейнстрим" и „Еще раз „фак"!" просвистели над самым ухом. А „Разъяренным мелким буржуа" она угодила мне прямо в лоб.

– Ты не писатель, понятно тебе?! Ты – писсуар.

Она еще раз повторила с садистским наслаждением в голосе:

– Ты – писсуар! Понятно?!

Бинго. Я не стал возражать. Ведь близко к истине, и звучит красиво.

– Пошел вон отсюда, писсуар!

Повторим еще раз – писсуар. И еще раз – писсуар. Насладимся. Это вам не какой-нибудь там заштатный писателишко. Это писсуар. ПИССУАР! Другими словами – я.

Повернувшись на другой бок, я забрался с головой под одеяло. Пусть обстреливает меня моими же книгами, даже не пикну.

Когда через некоторое время я все же рискнул высунуть из-под одеяла перископы, ее в комнате не было. Я поднялся и посмотрел в окно: „Вольво" был. Тогда я отправился на поиски.

Мудозвон я, разумеется, редкий! Ведь Момина, если пользоваться терминологией Евы – застревающая личность. А по моему собственному определению – язычница, сколотившая себе пантеон из великих мастеров пера. Подобно главному персонажу „Смирительной рубашки" Джека Лондона она прожила тысячи жизней – и все благодаря книгам. А тут я выползаю с этим утверждением, что ее отец как-то связан с производством порнографической литературы…

Она оказалась в гостиной. Из темноты доносились приглушенные рыдания. Я на ощупь двинулся к месту, где должен был находиться диван. Рука моя легла на ее ягодицы – она распласталась на животе. Ягодицы мелко вздрагивали и я принялся их целовать.

Постепенно она затихла.

– Ты же знаешь, что это неправда, – жалобно проговорила она. – Ты же знаешь, что это неправда.

– Век Джаза давно канул в Лету. – Непонятно что на меня сегодня нашло. – И рок-ин-ролла тоже. Наступило время Рэпа и Пирсинга.

Она раздраженно боднула меня задницей, если можно употребить слово „боднула" применительно к этой части тела. В знак примирения, что ли? Во всяком случае я воспринял данное движение как жест доброй воли.

На следующее утро я возвратился домой, но за компьютер даже не присел. Я все пытался решить хитроумную задачку: ведь детективное действо должно было раскручиваться как пружина. А тут еще тетя Тая получила письмо из Венгрии и пришла похвастаться фотографией внучки. Стройная девчушка лет четырнадцати стояла во дворе частного дома рядом с новеньким „Пежо". Видимо, борьба за достойное существование в Венгрии продолжалась. Я подумал, что, наверное, не зря ко мне пришла тетя Тая, что это – очередной сюжетный ход, не иначе. И внимательнее вгляделся в снимок. На заднем фоне виднелась речка, за которой высилась увенчанная крестом колокольня. И тут же в голове у меня возникла неожиданная идея. Я облачился в свое бессменное джинсовое обмундирование (куртка – с меховой подстежкой, между прочим) и ринулся на кладбище.

Теперь тут лежали сугробы, на фоне которых чернели стелы и кресты. Расчищенной оказалась только центральная аллея, и когда я покинул ее, мне пришлось продвигаться вперед, утопая в снегу чуть ли не по пояс. Кладбище было большое, и я рыскал по нему с упорством маньяка. Какие только надгробия мне не попадались.

Помнится, Ева утверждала, что от романов Середы веет кладбищем. В чем-то, пожалуй, она была права. Словно в подтверждение из-за туч вынырнуло солнце, заливая все вокруг нежным багрянцем. Что за наваждение! Я стоял посреди царства Середы и озирался по сторонам.

Наконец-то поиски увенчались успехом. У меня даже дыхание перехватило. Передо мной был памятник, выполненный с тем же размахом, что и памятник Середе. На небольшом возвышении стоял „Мерседес" из черного мрамора, о который опирался парень лет тридцати пяти с широким торсом и тяжелым волевым взглядом. Внизу красовалась надпись:

„Сергею Челунину на вечную память от братвы"