Евтушенко: Love story

Уронит ли ветер
                         в ладони сережку ольховую,
начнет ли кукушка
                           сквозь крик поездов куковать,
задумаюсь вновь,
                             и, как нанятый, жизнь истолковываю
и вновь прихожу
                         к невозможности истолковать.
Себя низвести
                          до пылиночки в звездной туманности,
конечно, старо,
                         но поддельных величий умней,
и нет униженья
                            в осознанной собственной малости —
величие жизни
                         печально осознанно в ней.
Сережка ольховая,
                            легкая, будто пуховая,
но сдунешь ее —
                          все окажется в мире не так,
а, видимо, жизнь
                         не такая уж вещь пустяковая,
когда в ней ничто
                            не похоже на просто пустяк.
…………………………………
Яснеет душа,
                   переменами неозлобимая.
Друзей, не понявших
                               и даже предавших, — прости.
Прости и пойми,
                         если даже разлюбит любимая,
сережкой ольховой
                                с ладони ее отпусти.
И пристани новой не верь,
                                      если станет прилипчивой.
Призванье твое —
                              беспричальная дальняя даль.
С шурупов сорвись,
                           если станешь привычно привинченный,
и снова отчаль
                        и плыви по другую печаль.
Пускай говорят:
                   «Ну когда он и впрямь образумится!»
А ты не волнуйся —
                        всех сразу нельзя ублажить.
Презренный резон:
                      «Все уляжется, все образуется…»
Когда образуется все —
                                     то и незачем жить.
И необъяснимое —
                            это совсем не бессмыслица.
Все переоценки
                     нимало смущать не должны, —
ведь жизни цена
                         не понизится
                                              и не повысится —
она неизменна тому,
                                чему нету цены.
С чего это я?
                Да с того, что одна бестолковая
кукушка-болтушка
                              мне долгую жизнь ворожит.
С чего это я?
                Да с того, что сережка ольховая
лежит на ладони и,
                                  словно живая,
                                                            дрожит…

Это написано длинно, многословно, несколько медитативно, но в принципе это — ворожба, некое философическое бормотание, домашнее мудрствование, ставка на музыку, чем-то похоже и на Окуджаву:

Былое нельзя воротить — и печалиться не о чем:
у каждой эпохи свои подрастают леса.
А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем
поужинать в «Яр» заскочить хоть на четверть часа.
 …………………………………………
Былое нельзя воротить… Выхожу я на улицу
и вдруг замечаю: у самых Арбатских ворот
извозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается…
Ах, завтра, наверное, что-нибудь произойдет!

Окуджава посвятил эту свою вещь Александру Цыбулевскому. Жил в Тбилиси редкостный такой человек, его все называли Шура, он писал стихи по-русски, грузинских поэтов на язык русских осин почти не переводил, но на него не обижались, все знали о его нежной любви к Грузии и ее поэтам, и он писал об этом, в частности о Важа Пшавела, о том, как этого пшавско-хевсурского великана переводили русские поэты: Мандельштам, Пастернак, Цветаева, Заболоцкий. В ранней юности Шуру посадили на долгие годы, он отсидел восемь лет, а мог бы и дольше: он был приговорен к десяти годам заключения в лагерях за «недонесение» на студенческую подпольную организацию «Молодая Грузия». В 1956-м был освобожден, в 1957-м реабилитирован Военной коллегией Верховного суда СССР. Когда его арестовали (1948), они с Булатом были однокурсниками филфака Тбилисского университета, но на допросах он вел себя так, что Булата не тронули, а вполне могли бы — они вращались в одном дружеском кругу. Следователь потребовал у Цыбулевского:

— Подтвердите, что заводила в вашей преступной организации — Окуджава.

Шура сыграл в дурочку:

— А кто это такой?..