Ex oriente lux! Ориентация по странам света в архаических культурах Евразии

Основатель конфуцианской ортодоксии, сведший в стройную систему учение о полярных силах инь и ян и о пяти первоэлементах, Дун Чжуншу (ок. 179 – ок. 104 г. до н. э.) таким образом сочетает пять элементов (стихий) со странами света и сезонами: «Каждая из пяти стихий достигает своей силы в [определенной] сфере, ибо дерево занимает место на востоке и правит ци весны, огонь занимает место на юге и правит ци лета, металл занимает место на западе и правит ци осени, вода занимает место на севере и правит ци зимы…» («Чунь цю фань лу», цз. 11; цит. по: Быков, Учение, 127). Характерно, что в этом перечислении даже нет пятого элемента (земля = центр), о котором впрочем ниже будет сказано отдельно: «земля – главное в пяти стихиях».

Как бы поддержкой этого пространственно-географического ряда символического параллелизма выступает почитание священных горных пиков Китая, которых насчитывается пять и которые распределяются по странам света: так, гора Хэншань в Шаньси была символом севера, Хуашань в Шэньси – запада, Хэншань в Хунани – юга, Тайшань в Шаньдуне – востока, наконец, согласно пятичленной классификации, гора Суншань в Хэнани являлась символом центра. Высочайший горный пик Тайшань, расположенный на востоке, где зародилась китайская цивилизация, издавна считался самым священным. Настоящей Меккой всех китайцев Тайшань стал после распространения конфуцианства, так как город, где жил и был похоронен Конфуций, – Цюйфу, ставший центром религиозной жизни китайцев, располагался у подножия этой горы.

Важно отметить, что изначально (до III в. до н. э.) почитались только четыре горы; поклонение «центральной» горе Суншань возникло позже, после образования единой империи Цинь, и должно было, вероятно, «повысить сакральность центра как объединяющего начала мира и косвенно способствовать таким образом сакрализации императора как сакрального центра Поднебесной» (Торчинов, 219).

В параллель к четырем «окраинным» горам в Древнем Китае насчитывали четыре моря – Восточное, Южное, Западное, Северное, которые будто бы окружали квадратную землю.

Весьма тесной была связь стран света с цветовыми символами и временами года (из недавних работ о китайской цветовой символике см.: Bogushevskaya, 225–244). Л. П. и В. Л. Сычевы считают даже, что цветовые символы первоначально были связаны именно с временами года, а уже позже к этому ряду классификации были присоединены (более или менее удачно) первоэлементы (Сычев/Сычев, 22). Так, зеленый цвет символизировал весну, всходы, зелень, из элементов – Дерево, из планет – Юпитер с его голубовато-зеленым светом; красный – «лето красное», Огонь и красноватый Марс; белый цвет ассоциировался с осенью и белоснежным рисом, заполняющим осенью закрома, светлым Металлом (если это железо) и бледной Венерой (возможно также, с цветом Луны), с западом как царством смерти и потому с белым цветом траурной одежды; черный цвет олицетворял зиму и тьму, темную воду, Меркурия, который считается наименее яркой планетой; наконец, желтый цвет Центра символизировал цвет лёсса – почвы центральной части Китая, где возникла китайская цивилизация, – и планету Сатурн, светящуюся желтоватым цветом (Сычев/Сычев, 22–23).

Цветовой символизм стран света играл в жизни китайцев столь большую роль, что в императорском Китае одежды, знамена и даже лошади колесницы «сына неба» при определенных обрядах должны были быть весной голубого цвета (или зеленого: в китайском языке оба цвета обозначаются одним иероглифом, см.: Rock, Bedeutung, 263), летом – красного, осенью – белого, зимой – черного (de Groot, 305). Вот как описывается торжественный выход императора в «Ли цзи»: «Первый месяц Весны… Сын Неба живет в левом [т. е. Восточном] флигеле дворца «Зеленый Ян», [в его колесницу] впряжены зеленые драконы [т. е. кони определенной масти], [на ней] воздвигнуто зеленое знамя, одет [император] в зеленые одежды… С наступлением Весны достигает расцвета стихия Дерева. Во главе трех гунов, девяти цинов, всех чжухоу и дафу встречает [сын Неба] весну в восточном предместье…» (Сычев/Сычев, 24–25). Далее рассказывается о выходах императора в четыре другие сезона в соответствующем им наряде в соответствующие предместья. Дж. Томсон считает, что «таким образом он поддерживал единство империи в пространстве и времени» (Томсон Дж., 62).

В Поздней Хань (25–220 гг.) все чиновники должны были участвовать в таком же обряде; в «Истории династии Поздняя Хань» («Хоу Хань шу») описывается, как, например, «в день Лидун (Установление Зимы) все чиновники надевают черное платье и выходят в северное предместье встречать дыхание Зимы»; то же mutatis mutandis происходит в начале трех других времен года (Там же, 24).