Да, у Андрея Болотова было не так. Не раз плоды побед русского солдата транжирились в дипломатических салонах и дворцовых сумасбродствах. Кто знает, если бы дали Суворову в Итальянском походе довести дело до конца по его формуле «Далеко шагает, пора унять», может быть, и не хватило бы у Бонапарта пороху на поход в Россию двенадцатого года.
Андрей Болотов, к его чести, так хорошо разобрался в иных — не всех, конечно — тайных пружинах Семилетней войны, что трезвым взглядом оценивал и роль России на различных этапах военных действий. Уже после торжественного вступления русских войск в Берлин участники коалиции, противостоящей Фридриху, пытались за русской спиной заключить мир с противником на основе тайных сделок. Отношения между союзниками — Россией, Францией, Австрией — накалились.
И тут в Петербурге произошло событие, резко изменившее расстановку сил. Сын гольштейн-готторпского герцога Карл Петр Ульрих когда-то был «преобразован» в великого князя Петра Федоровича. Теперь он стал государем всея Руси под именем Петра III. Он мелькнул падучей звездой на русском политическом небосклоне, оставив всех в недоумении: зачем он там появился. Но натворить он успел немало.
И прежде всего он вопреки русским интересам угодливо протянул руку своему божку — Фридриху. Какое смятение посеял этот нежданный акт в рядах армии и в стране, мы знаем из многих источников. Болотов сообщает об этом поразительным примером, убеждающим эффектом присутствия.
На обеде, устроенном венценосным олухом, было объявлено о пресечении войны в Пруссии:
«…и государь, опорожнив, может быть, во время стола излишнюю рюмку вина и в энтузиазме своем к королю прусскому дошел даже до такого забвения самого себя, что публично при всем великом множестве придворных и других знатных особ и при всех иностранных министрах стал перед портретом короля прусского на колени и, воздавая оному непомерное уже почтение, назвал его своим государем — происшествие, покрывшее всех присутствующих при том стыдом столь громким, что молва о том на другой день разнеслась по всему Петербургу и произвела в сердцах всех россиян и во всем народе крайне неприятное впечатление».
С ужасом воспринял Болотов слух, будто государь хочет подарить королю прусскому «совсем и навсегда» корпус Чернышева, вступивший в Берлин. Не верится, правда? Вот это подарок!
Недолго продержался на русском престоле царь, прозванный «верноподданным министром прусского короля». Дворцовый переворот сделал императрицей Екатерину Вторую. Воцарилась та же неограниченная монархия, но уже «просвещенная».
Там было все.
Ее переписка с Дидро и сожжение по высочайшему повелению трагедии Княжнина о Вадиме Новгородском — тираноборце Древней Руси.
Покровительство музам и безжалостная расправа с Радищевым за его великий очерк «Путешествие из Петербурга в Москву».
Вельможная показуха — потемкинские деревни, нарисованные на холстах, расставленных по пути следования императрицы в Крым, и казнь Пугачева.
Но уж русских корпусов иностранным королям дарить не собирались!
Недаром Суворов называл Екатерину «государыней-матушкой». Пушкин считал ее «Тартюфом в юбке и в короне». Поэт, конечно, ближе к истине, но у Суворова были свои резоны. При Екатерине самодержавие флиртовало с Просвещением и держало народ в железной узде. Но в строительстве русских военных сил Екатерина во многом вернулась к установлениям Петра I. Военные люди были ей благодарны за отставку прусской шагистики и плац-парадного направления в обучении войск.
Многое бесследно исчезает в прошлом, но многое и остается. Иначе как бы возникали исторические параллели и аналогии? Подчас рискованные, поскольку конкретная ситуация неповторима, но тем не менее…
Как известно, Гитлер был мистик, верил в чудеса, в звездные гороскопы, в особый ход событий, который складывается по воле парапсихологических сил. В самом конце второй мировой войны он постоянно перечитывал Карлейля — «Историю Фридриха Великого», где рассказано о «чудесном спасении» короля в момент, когда ему и его армии грозила неминуемая гибель.
Мы только что говорили с читателем о том, как в далеком Петербурге скончалась царица Елизавета, как ее смерть изменила обстановку в Европе, поскольку Петр III испытывал к прусскому монарху «влечение, род недуга», и как, по свидетельству Болотова, даже хотел подарить владыке Пруссии корпус Чернышева.