Ежегодный пир Погребального братства

При имени Черной Дамы могильщики задрожали все как один. Говорить о Смерти! Уязвленный Пуародо подпрыгнул так, словно получил яйцо «мимоза» прямо в лоб. Надо смыть оскорбление! Сказки, легенды, ребячество? Значит, так? Громол-лар что-то вякнул! Ату его, ату! Этот глупец возьмет свои слова обратно.

«Казначей Громоллар, при всем положенном тебе уважении, ты заблуждаешься. Гаргантюа — вовсе не сказка. Постыдись. Мудрость, знание — вот что такое Гаргантюа! Это тебе не клецки-нантуа».

Громоллар был ужасно задет этим географическим намеком, оскорбляющим важное блюдо лионского региона. Конечно, клецки дрябловаты. Пресноваты. Но блюдо тонкое. А Пуародо хам.

«Друг мой Пуародо!

Тема Смерти высока и благородна!

Философия немыслима без Черной Дамы!

Каждый, кто к славе душою стремится своей,

Высшим благом считая ее,

Взор обратит пусть на неба великий простор,

С ним нашу землю сравнив.

Он устыдится тогда даже имя назвать,

Славой что ложной вознесено.

Ведь не по силам и малость заполнить ему

Нашей земли! Так зачем

Вы стремитесь спасти свою жизнь, гордецы,

От тяжелого смерти ярма?

Слава ваша достигнет, возможно, племен

Дальних. У всех она на устах.

Дом известен пусть общим признаньем, пусть так!

Дела нет ей до почестей ваших совсем.

Всё презрит и сравняет всех смерть.

Где Фабриция прах, или Брута, скажи,

Иль Катона, — и что он теперь?

Слава тех, кого нет на земле, — звук пустой,

Хоть способна их всех пережить.

Не одно нам припомнится, — много имен,

Где же люди, носившие их?^[4]

Послушай Боэция, Пуародо. Не Катона, не Гаргантюа. Все умрет, все исчезнет».

Пуародо не дослышал и решил было, что Гро-моллар призывает Смерть на все их славное Братство, и экспромтом выдал следующее:

Живо, однако, наследие их, и украшен

Холм их могильный куском благородного камня.

Имя на нем начертил острый, не дрогнув, резец.

Вечность для них распахнет объятье свое ледяное —

Славные гимны она им громогласно вспоет!

Громоллар же завершил начатую цитату:

Вы — безвестны, бессмертия слава не даст,

Не продлит она жизнь никому.

Громоллар гордился собой, он чувствовал, что этот раунд, пусть даже и выигранный чужими стихами и чужой мудростью, принесет ему некоторое признание со стороны собратьев, которые, надо сказать, думали гораздо реже, чем ели. Однако он недооценил гордого вандейца:

«Но истинное тело человеческое разве не мысль? Вы цитируете Саллюстия, Боэция, Катона, но разве не живы они для нас наряду с Платоном?

Разве они не рядом с нами, пока мы их читаем?» — парировал Пуародо. Громоллар ответил:

День придет, и погаснет обманчивый блеск,

Ждет вторая вас смерть лишь тогда.

Громоллар приосанился и подтянул на плечи тогу самодовольства. Пуародо решил вбить клин противоречия. Настоящий вопрос в следующем: существует ли Смерть? Не следует ли вообще позабыть о ней, как мы забываем о ней на два дня, пока длится пир? Разве нельзя верить в нерушимость сущего?

Могильщики сильно смутились. Говорить о Смерти — всегда рискованное дело. Да, именно ей все обязаны чудом пира. Да, Братство кормится за счет ее длинной косы и ножниц парки. И все-таки каждый год с незапамятных времен, пока разносились блюда, опорожнялись стаканы, наполнялись желудки, горячились глотки и точились ножи, Смерть возвращалась на ковер или, скорее, на скатерть.