Ежевичное вино

Перегонный куб стоял в погребе. Здоровенный медный агрегат, похожий на гигантский чайник, старый, но отполированный и ухоженный. Джо готовил в нем свои «спирты», неразбавленные, пробирающие до слез, чистые дистилляты, которыми заливал летние фрук- ты, что блестящими рядами выстраивались на полках погреба. Джо называл их картофельной водкой, пьяблочным соком. Семидесятипроцентной крепости. Он клал в них равные количества фруктов и сахара — получались ликеры. Вишни, сливы, красная смородина, черника. Фрукты окрашивали ликеры фиолетовым, красным и черным в тусклом свете погреба. Каждая банка была старательно подписана и датирована. Одному этого не съесть за целую жизнь. Но Джо не переживал; большую часть он все равно раздавал. Не считая вина и пары ложек клубничного варенья с утренним тостом, Джей никогда не видел, чтобы Джо употреблял свои экстравагантные заготовки и крепкие напитки. Наверное, старик продает часть запасов зимой, думал Джей, хотя никогда ничего такого не видел. Как правило, Джо отдавал все даром.

В сентябре Джей вернулся в школу. Школа Мурлендс была ровно такой, какой он ее запомнил: благоухала пылью, хлоркой, мастикой и слабой, неотвязной застарелой кухонной вонью. Родительский развод прошел довольно гладко, после множества слезливых звонков матери и почтовых переводов хлебного барона. Как ни странно, Джей ничего не почувствовал. За лето ярость его превратилась в равнодушие. Злость почему-то казалась ему слишком детской. Он писал Джо примерно раз в месяц, хотя старик никогда не был столь пунктуален. Писатель из него никудышный, признался он и удовлетворился открыткой на Рождество и парой строчек в конце семестра. Его молчание не беспокоило Джея. Достаточно было знать, что Джо никуда не делся.

Летом Джей вернулся в Керби-Монктон. Отчасти потому, что настаивал сам; впрочем, он видел, что родители втайне вздохнули с облегчением. Мать как раз снималась в Ирландии, а хлебный барон проводил лето на яхте — если верить слухам, в компании юной модели по имени Кандида.

Джей, не раздумывая, смылся в Пог-Хилл.

13

Париж, март 1999 года

Джей заночевал в аэропорту. Он даже поспал на анатомическом оранжевом кресле, хотя все равно был слишком взвинчен и отдохнуть не получалось. Его энергия казалась неистощимой, в грудной клетке колотился электрический шар. Его чувства сверхъестественно обострились. Запахи — чистящего средства, пота, сигаретного дыма, духов, раннего утреннего кофе — накатывали волнами. В пять утра он оставил попытки заснуть и направился в кафе, где купил эспрессо, пару круассанов и дозу сахара в виде шоколада «Пулен». Первый corail[35] до Марселя отправлялся в десять минут седьмого. Оттуда поезд помедленнее отвезет его в Ажен, где он сможет взять такси до… докуда? Карта, прикрепленная к брошюре, была всего лишь схемой, наброском, но Джей надеялся выяснить точнее, когда доберется до Ажена. Кроме того, было что-то притягательное в этом путешествии, в размытом от скорости пейзаже за окнами, в дороге — пока еще просто к крестику на карте. Словно, выпив вино Джо, он внезапно смог стать Джо, размечать путь, царапая знаки на карте, менять личность, повинуясь своим капризам. И в то же время он будто стал легче, избавился от обиды и злости, что так долго в себе носил бесполезным балластом, много-много лет.

«Если уехать достаточно далеко, — говорил Джо, — никаких правил не останется».

Теперь Джей начал понимать. Истина, верность, подлинность. То, что привязывает нас к домам и лицам, давно ставшим чужими. Он может быть кем угодно. Ехать куда угодно. В аэропортах, на станциях и автобусных остановках возможно что угодно. Никто не задает вопросов. Люди становятся почти невидимыми. Он тут всего лишь пассажир, один из тысяч. Никто его не узнает. Никто вообще о нем не слышал.

Он умудрился несколько часов поспать в поезде, и ему приснилось — изумительно живо, — как он бежит по берегу канала на Дальнем Крае, тщетно стараясь угнаться за уходящим угольным поездом. С невероятной ясностью видел он почему-то старомодный металл ходовых частей платформ. Он вдыхал запах угольной пыли и застарелой смазки колесных осей. И на последней платформе он увидел Джо: тот сидел на куче угля в своем оранжевом шахтерском комбинезоне и кепке механика Британских железных дорог, прощально махал руками — в одной зажата бутылка домашнего вина, в другой карта мира — и голосом, жестяным из-за расстояния, выкрикивал слова, которые Джей толком не разобрал.

Джей проснулся, хотелось выпить; до Марселя двадцать миль, сельский пейзаж за окнами слился в длинную яркую полосу. Джей сходил к мини-бару за водкой и тоником, медленно выпил, потом закурил. Сигарета все еще казалась запретным наслаждением — вина мешалась с возбуждением, будто школу прогуливаешь.