Эзотерическое подполье Британии

«Думаю, Стив для меня воплощается в слове „автоматический“, — говорит Роджерсон. — Ему не всегда нравится то, что есть, и он обязательно должен сделать так, чтобы ему понравилось. В этом, конечно, есть доля эгоизма; автоматизация означает „для себя“. В музыке Стива я вижу его самого. Я объясняю это тем, что подростком он сделал себе комнату, чтобы спастись от непростой домашней жизни, в которой для чувствительного ребенка было слишком много ссор. Его с детства привлекало все творческое. Он собирал кактусы, был великолепным художником. Некоторые школьные учителя заметили его таланты и познакомили со странной музыкой. Это оказалось очень важно, поскольку они открыли путь, по которому он пошел, прочесав всю Европу в поисках странной немецкой музыки. Это его питало. Он представлял собой невероятную индивидуальность. Его страсть к маленьким комнатам сохранилась до сих пор. Очень символично, что когда мы еще жили в автобусе, первой он сделал именно ту комнату. Типа, мне нужно свое гнездышко, где я буду чувствовать себя в безопасности, подальше от шума и суеты окружающего мира. Думаю, его творчество на определенном уровне — стратегия выживания, способ сохранить себя среди сложностей окружающего мира».

Как ни странно, пластинки в комнате Стэплтона распределяются по странам: шведская экспериментальная музыка, японский нойз и, конечно, любимый краут-рок; словно он создавал атлас своего музыкального путешествия по миру. «Меня не слишком интересует современная музыка, — фыркает он. — Я становлюсь старше, и мне уже не хочется искать что-то новое; ведь интересную музыку всегда надо искать, она всегда прячется под поверхностью, нельзя просто вытянуть руку и взять ее. Я двадцать лет собирал интересную музыку и нашел все, что хотел, поэтому больше не ищу».

Хозяйство Стэплтона находится посреди Баррена, одного из самых пустынных и одиноких пейзажей в мире. 300 квадратных километров закарстованного известняка, который выглядит как плоть, содранная с огромных морщинистых мозгов. По этой замечательной области бродят стада диких коз; там много кольцевых крепостей, мегалитических построек и скульптур, оставленных Стэплтоном в те дни, когда он прогуливался среди камней с мешком цемента под мышкой. Когда мы проезжаем мимо глубоких прудов и озер в низинах, Стэплтон рассказывает о статуях, в наши дни погруженных под воду. Вся окружающая среда — доказательство его невероятной страсти к творчеству. «Когда дело касается творчества, строю ли я стену, смешиваю ли цемент, делаю скульптуру, пишу картину или музыку, все едино, — говорит он. — Я вкладываю в это ту же энергию, ту же творческую силу, и больше ни для кого там нет места. Поэтому Nurse не может быть группой — мне не интересны соглашения и компромиссы».

В 1989 году, в связи с перестройкой дома и рождением их второго ребенка Ниды Луиса, Стэплтон объявил о своем временном уходе. «Много лет я твердил, что Nurse With Wound — это эксперимент, — объяснял Стэплтон, когда я впервые встретился с ним в 1997 году. — Он был холодным, безэмоциональным, и если кто-то говорил, что в этом есть душа, я спорил и отвечал, что ни хрена там нет. Но довольно скоро мне стало понятно: я себя обманываю, и это совсем не так — я вкладывал в эти записи массу усилий, души, если угодно, и сейчас мне кажется, что там действительно есть какое-то общение. Не знаю, что это и почему я это делаю. До сих пор я создаю музыку ради собственного удовольствия, однако есть люди, которые слушают ее, ждут следующего диска, интересуются ею. Хочу я того или нет, но часть меня о них помнит. В любой момент кто-то слушает одну из моих пластинок. Что-то где-то происходит, но что? Что именно я в нее вложил? Я не чувствую ответственности за возникающие у людей ассоциации. Я понятия о них не имею. Люди делятся самыми разными чувствами и представлениями — типа, я мечтал о том, о сем, я хочу убить маму, я хочу заняться сексом с сестрой — всякие безумные вещи, и ты думаешь: неужели это сделал я? Я запираюсь в комнате, создаю свою музыку, записываю ее на диск, и она уходит в мир, а потом я ничего не слышу. Мои пластинки редко получают рецензии. У меня нет писем с размышлениями о них. Я десять лет отвечал на письма и в конце концов решил, что больше не буду, хватит, и теперь не слышу ничего. Перестал слушать. Вряд ли сейчас появляются рецензии. Странное дело — вы вкладываете во что-то все свои силы, а потом оно просто исчезает».

«Композитор Мортон Фелдман говорил, что лучшая обстановка для создания музыки — это когда она никого не волнует, — продолжает он. — В молодости его музыка никого не интересовала — ни родителей, ни друзей, ни братьев с сестрами, и это время, по его словам, было самым плодотворным. Он был наедине с творчеством, на него не влияли другие люди. Я это очень хорошо понимаю. Я сделал то же самое, прекратив отвечать на письма, перестав до определенной степени общаться с друзьями на музыкальные темы, спрятавшись от всех в Ирландии. Для меня лучший способ создавать музыку — быть в полном одиночестве».