Ф Достоевский - интимная жизнь гения

О своем увлечении Достоевский рассказал брату через три месяца после встречи с Авдотьей Яковлевной: "Я был влюблен не на шутку в Панаеву, теперь проходит, а не знаю еще. Здоровье мое ужасно расстроено, я болен нервами и боюсь горячки или лихорадки нервической" (1 февраля 1846). Эта первая влюбленность была и мучительна и унизительна. С самого начала ему стало ясно, что на взаимность надеяться никак нельзя и что чувство его обречено на медленное увядание. А к любовной неудаче присоединился ещё и светский провал: интерес к нему в петербургском обществе быстро упал, да и вел он себя самым нелепым и глупым образом.

"С первого взгляда на Достоевского, - рассказывает Панаева в своих воспоминаниях, - видно было, что это страшно нервный и впечатлительный молодой человек. Он был худенький, маленький, белокурый, с болезненным цветом лица; небольшие серые глаза его как-то тревожно переходили с предмета на предмет, а бледные губы нервно передергивались... По молодости и нервности он не умел владеть собой и слишком явно высказывал свое авторское самолюбие и высокое мнение о своем писательском таланте. Ошеломленный неожиданным блистательным первым своим шагом на литературном поприще и засыпанный похвалами компетентных людей в литературе, он, как впечатлительный человек, не мог скрыть своей гордости перед другими молодыми литераторами. С появлением молодых литераторов в кружке беда была попасть им на зубок, а Достоевский, как нарочно, давал к этому повод своею раздражительностью и высокомерным тоном, что он несравненно выше их по своему таланту. И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах, особенно на это был мастер Тургенев - он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался. У Достоевского явилась страшная подозрительность... Достоевский заподозрил всех в зависти к его таланту... и почти в каждом слове, сказанном без всякого умысла, находил, что желают умалить его произведение, нанести ему обиду. Он приходил уже к нам с накипевшей злобой, придирался к словами, чтобы излить на завистников всю желчь, душившую его. Вместо того чтобы снисходительно смотреть на больного, нервного человека, его ещё сильнее раздражали насмешками".

Любовь к Панаевой Достоевский переживал тем мучительнее, что она была в то время единственной женщиной, так сильно его взбудоражившей. В его обширной переписке сороковых годов нет, кроме Панаевой, никаких упоминаний о влюбленности, да и воспоминания современников не содержат ни одного женского имени, связанного с Достоевским этой эпохи. Но Достоевский в двадцатипятилетнем возрасте не был девственником. В 1842 - 44 гг., женщины Достоевского интересовали, и он проявлял к ним обостренный интерес.

Сексуальность эта носила двойственный характер - и в этом надо искать объяснения странностям поведения и противоречиям чувств Достоевского. Как и большинство эпилептиков, он обладал повышенной половой возбудимостью, и наряду с ней была в нем мечтательность идеалиста. "Озарение плоти" пришло к нему не в виде восторженной юношеской первой любви, а в образе случайных встреч с женщинами легкого поведения. Насколько он сумел в этих продажных объятиях испытать "жар женских чар и страсти", судить трудно - но, несомненно, молодой Достоевский начал различать любовь от физического наслаждения.

Панаева оставалась для Достоевского в той сфере, в которой для мечтателя "Белых ночей" царила высокая страсть без физического обладания, а женщины, которых он встречал на петербургских окраинах, предлагали ему голое удовлетворение полового желания. В письме к брату, в котором Достоевский говорил о своей безнадежной влюбленности в Панаеву, он писал: "я так распутен, что уже не могу жить нормально, я боюсь тифа или лихорадки и нервы больные".

Достоевский участвовал в товарищеских пирушках, а шумные вечера обычно заканчивались в публичных домах, и поручик Достоевский бывал в них. Во время его блужданий по трактирам и трущобам большого города он соприкасался с проституцией. Он, должно быть, очень хорошо знал её - если судить по всем описаниям человеческого дна, которые разбросаны в его ранних и поздних произведениях. Достаточно прочесть "Хозяйку", "Неточку Незванову" и "Двойника", чтобы убедиться в разнообразии личного эротического опыта писателя. "Униженные и оскорбленные" ещё более это подтвердили.