Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования

"С некоторого времени студенты под влиянием некоторых профессоров стали смотреть на университеты не как на учебные заведения для высшего образования, но как на учреждения, в коих должны вырабатываться идеи о лучшем управлении государством, а на себя самих, как на деятелей, призванных играть роль в политическом существовании России, как на органы, чрез которые эти идеи должны раскрываться…"[50]

Открытое выступление студенчества немало напутало правительство и реакционные круги[51].

Добровольный осведомитель, статс-секретарь В. П. Бутков, лишь недавно информировавший Долгорукова о пребывании Герцена в Париже[52], сообщая ему же 30 сентября о студенческих беспорядках в Петербурге, писал:

"…Толпа зрителей была огромная. Вся набережная была запружена народом, но народом вовсе не простым. Все литераторы были тут <…> Уверяют в городе, что будто бы батальон Финляндского полка шел неохотно на площадь, оттого что молодые офицеры неохотно вели его и даже говорили при солдатах не совсем осторожные вещи <…> Дух неповиновения, дух сочувствия к университетскому делу, дух единомыслия со студентами проник во все учебные заведения. Положение их становится опасным более и более <…> Студенты ходят даже по кабакам, уговаривая пьяный народ стоять за них и идти против правительства…"[53]

Правительство не остановилось перед жесткими мерами в отношении студентов.

В делах канцелярии министра народного просвещения сохранилось отношение от 1 октября 1861 г., заверенное генерал-адъютантом П. А. Шуваловым, следующего содержания:

"В телеграмме, полученной сего числа от государя императора на имя великого князя Михаила Николаевича, между прочим, сказано: "Скажи Путятину, Игнатьеву, Плаутину и всему гвардейскому начальству, что я вполне уверен, что каждый из них исполнит свой долг с энергией) и без всякого послабления""[54].

Сотни студентов были арестованы и посажены в Петропавловскую и Кронштадтскую крепости. Университет был закрыт[55]. Забегая вперед, скажем, что аресты и преследования студентов дали обратный результат. Освобождение их в декабре ознаменовалось заметным ростом студенческих кружков, частично превратившихся скоро в ячейки тайного общества, будущей "Земли и воли"[56].

Репрессии в отношении студентов привлекали к ним симпатии широких кругов. Волнения продолжались. "Студенческий шум не утихает. Борзо разгорается польский", — писал о конце 1861 г. сенатор Лебедев[57]. Министр внутренних дел Валуев в своем всеподданнейшем отчете за 1861-1863 гг., говоря о положении правительства в те дни, отмечал, что оно "не имело влияния на массы <…> и не могло опереться ни на одну из главных частей этих масс…"[58]

С мнением Валуева интересно сравнить не известное до сих пор письмо военного министра Д. А. Милютина 1 октября 1861 г. к брату его Н. А. Милютину, лишь недавно оставившему пост помощника министра внутренних дел. В этом письме, не сдерживаемом официальным характером известных нам уже докладов и записок, положение правительства получило еще более полное освещение: