Сохранились и письма самого Аполлона Григорьева к разным лицам с просьбами содействовать в получении разрешения на издание журнала. Так, в неописанной части архива П. А. Плетнева, хранящемся в Пушкинском Доме, я натолкнулся еще в 1924 г. на следующее письмо Ап. Григорьева к нему[1535]
.Ваше превосходительство, милостивый государь, Петр Александрович!
В прошлом году я обращался к вам с покорнейшей просьбой обратить на меня ваше милостивое внимание и помочь мне — содействием ли к определению меня на службу, другим ли чем-либо — сохранить в целости те убеждения, литературные и общественные, которыми я принадлежу гораздо более к пушкинской, чем к современной эпохе
[1536].Храня как святыню свои убеждения, я во имя их осмеливаюсь вновь обратиться к вам по делу чисто литературному.
Михаил Петрович Погодин еще в 1857 году передал мне редакцию "Москвитянина", а ныне в 1860 году подтвердил эту передачу.
Московский цензурный комитет отнесся насчет возобновления журнала и допущения в нем политических известий — разрешенных, впрочем, "Москвитянину" в 1856 году — в Главное управление цензуры.
Ваше слово и ваш отзыв, без сомнения, могут иметь большой вес в этом деле. А что это дело честное, вы, смею надеяться, не сомневаетесь.
Я лично также не сомневаюсь в том, что, если вам будет возможность, — вы замолвите доброе слово в пользу честного дела.
Позвольте назваться вашего превосходительства усердным почитателем
Аполлон Григорьев
Москва 1860 г. Окт. 24.
В тот же день Ап. Григорьев пишет и другое письмо с тою же просьбою, в котором мы находим уже и его планы издания журнала в случае благоприятного разрешения вопроса. Адресовано оно поэту А. Н. Майкову, из архива которого, хранящегося также в Пушкинском Доме, оно было впервые извлечено мною. Это письмо, как мы уже говорили, очень четко отражает мировоззрение и литературные взгляды Ап. Григорьева того времени:
Москва. 1860 г. Окт. 24
Вот я опять пишу к тебе, милый тезка, хоть от тебя еще ни строки на мое первое послание
[1537]; пишу потому, что никаким злокозниям не приписываю твоего молчания, потому что в тебе уверен, как в слишком немногих.Ну, "jacta est alea"
[1538]. Мы, т. е. я и Погодин, поднимаем старое знамя. Программа "Москвитянина" под моей редакцией послана на прошлой неделе в Главное управление цензуры при такой бумаге здешнего Цензурного комитета, по которой гораздо труднее отказать, чем пропустить. Ежели ты можешь там что-либо, похлопочи. Дело по убеждениям — почти общее.Явно, что это, с самого же начала, будет самая дерзкая борьба за поэзию, народность, идеализм против всякого социалистского и материалистского безобразия. Формы — долой. В настоящую минуту мы не имеем уже более нужды прикрывать себя ни официальным православием, ни тому подобным.