Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования

Г-н Васильев в роли Краснова играл человека, себя уважающего, серьезного, строгого и как будто очищенного своей страстью, как будто несколько отрывающегося от своей среды. Видно, что в нем крепко засело что-то новое, что-то вроде неподвижной идеи, овладевшей всем существом его. Видно, что с этим человеком уже три года совершается что-то необыкновенное. Три года он любит без памяти и ходит как отуманенный от любви к своей пустенькой Тане, которой только разве некоторая совершенно еще детская неразвитость мешает сделаться также цивилизованною по "благородному", как ее сестрица, девица Жмигулина, и говорить ко всякому слову: "Мы к этому не привыкли, потому что мы другого совсем воспитания". Влюбленный Краснов до того ничего не понимает в жене своей, от страсти к ней, что даже готов видеть в ней до сих пор что-то высшее, что-то чрезвычайно отходящее вверх от него и от его среды. И заметьте: весь этот взгляд уживается в нем вместе с глубоким самоуважением и с уважением ко всему правдивому и человеческому, даже и в своем быте. Но разум его как-то ударился в одну сторону. Краснов до сих пор, после трех лет доказанной невозможности, верит в то, что жена еще его полюбит: "любовь через пять лет иногда приходит", — думает он про себя. Он любит страстно, и хоть вы от него никогда не дождетесь рабского самоуничижения, но Таня видимо властвует всей душой его и стала его кумиром. Афоня, больной брат его, свидетельствует, что он перед ней на коленках стаивал и всю родню на нее променял. Любовь растет все больше и больше. Родню, хоть он и принимает у себя, но как-то больше по обычаю, чем по сердцу, как-то рассеянно; ни о чем-то он сам не заговорит; ничего-то в городе, в его среде его не интересует. Он брезгливо слушает самодурные выходки своего родственника и объявляет ему, что это все только один кураж. За язвительное слово против Тани он тотчас же выгнал сестру из дому, из-за чаю. Этому человеку такие разрывы со своей средой уже стали теперь нипочем. Таня — вот его мечта; когда-то она его полюбит? — вот его забота и мука. Что говорят о Тане, как глядят на такую красавицу другие, завидуют ли ему, что у него красавица-жена — вот покамест все его наслаждения, все его счастье… Да, актер прежде всего лицедей, а все это созданное поэтом лицо, я увидел в плоти и крови в игре Васильева и воочию убедился, что лицо это — правда.

А между тем начинается драма; в Краснове разгорается желчь и ревность. Вообще это желчный человек: он своего не отдаст, не уступит никому и в сделки не войдет ни в какие, хотя бы он был так же цивилизован, как герои "Подводного камня"[169]. Натура останется, выскажется, и это — натура, а не самодурство. Этому человеку половинок не надобно. Таня до того пуста, что даже не понимает, не подозревает, какой ужас в судьбе ее, не понимает, как страшна эта страсть, чем она грозит, что обещает и чем все это может кончиться. Ей просто скучно и больше ничего. "Образованность" и презрение к "мужику" препятствуют разглядеть и ее сестрице, в каком крайнем положении находится Таня. От скуки, от какой-то детской тоски Таня бросается на первую встречу — на гаденького Валентина Павловича Бабаева. При встрече с ним ей вспомнились первые годы юности, ее первый рассвет, в богатом барском имении, где было столько хороших кавалеров, где барышни так хорошо одевались, так резво играли в саду, бегали с кавалерами в горелки. Воспоминания о горелках может быть нравятся ей больше всего даже и теперь, больше самого Валентина Павловича. Этот Валентин Павлович, которого некоторые наши критики приняли за человека любящего, чуть не страдающего, за жертву самодурства и во всяком случае как протест самодурству, — гораздо хуже дурака и собственно тем, что он еще не вовсе дурак, а между тем также пошл, как дурак. Этот светящийся червячок, который своему лакею, за грубость его с уездным подьячим, замечает: "как ты груб", — в то же время безо всякого угрызения совести, даже как-то невинно, т. е. совершенно несознательно, увлекает женщину, начинает с ней любовь и даже чуть-чуть ей самой не говорит: что это все pour passer le temps[170], потому только, что скучно четыре дня без клубнички сидеть в городишке; и говоря это, он считает себя совершенно правым перед своею совестью.

ИРЛИ. — Ф. 93. — Он. 2. — Ед. хр. 81. — Лл. 186-187.

Фрагменты "Дневника писателя". Публикация И. Л. Волгина

Первое появление в печати неизвестных текстов "Дневника писателя" относится к началу 1920-х годов, когда С. А. Переселенков опубликовал запрещенную цензурой главку из январского "Дневника" за 1877 г. — "Старина о петрашевцах"[171]. В 1930 г. В. Л. Комарович обнародовал небольшой фрагмент (о Петербурге) из второй главы майского выпуска "Дневника" 1876 г.[172] В 1940 г. А. С. Долинин привел несколько неизвестных отрывков из "Дневника писателя" 1876-1877 гг.[173]