Читаем Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников полностью

меня прошел мороз по коже. Но меня чрезвычайно поразило и то, что он так

откровенен со мной, почти девочкой, которую он увидел сегодня в первый раз в

жизни. Этот по виду скрытный и суровый человек рассказывал мне прошлую

жизнь свою с такими подробностями, так искренно и задушевно, что я невольно

удивилась. Только впоследствии, познакомившись с его семейною обстановкою, я

поняла причину этой доверчивости и откровенности: в то время Федор

Михайлович был совершенно одинок и окружен враждебно настроенными против

него лицами. Он слишком чувствовал потребность поделиться своими мыслями с

людьми, в которых ему чудилось доброе и внимательное отношение.

Откровенность эта в тот первый день моего с ним знакомства чрезвычайно мне

понравилась и оставила чудесное впечатление.

Разговор наш переходил с одной темы на другую, а работать мы все еще

не начинали. Меня это беспокоило: становилось поздно, а мне далеко было

возвращаться. Матери моей я обещала вернуться домой прямо от Достоевского и

теперь боялась, что она станет обо мне беспокоиться. Мне казалось неудобным

напомнить Федору Михайловичу о цели моего прихода к нему, и я очень

обрадовалась, когда он сам о ней вспомнил и предложил мне начать диктовать. Я

приготовилась, а Федор Михайлович принялся ходить по комнате довольно

быстрыми шагами, наискось от двери к печке, причем, дойдя до нее, непременно

стучал об нее два раза. При этом он курил, часто меняя и бросая недокуренную

папиросу в пепельницу, стоявшую на кончике письменного стола.

Продиктовав несколько времени, Федор Михайлович попросил меня

прочесть ему написанное и с первых же слов меня остановил:

- Как "воротилась из Рулетенбурга"? {Впоследствии начало было

переделано и сказано: <"Наконец я возвратился из моей двухнедельной отлучки.

9

Наши уже три дня как были в Рулетенбурге"> {3}. (Прим. А. Г. Достоевской.)}

Разве я говорил про Рулетенбург?

- Да, Федор Михайлович, вы продиктовали это слово.

- Не может быть!

- Позвольте, имеется ли в вашем романе город с таким названием?

- Да. Действие происходит в игорном городе, который я назвал

Рулетенбургом.

- А если имеется, то вы, несомненно, это слово продиктовали, иначе

откуда бы я могла его взять?

- Вы правы, - сознался Федор Михайлович, - я что-то напутал.

Я была очень довольна, что недоразумение разъяснилось. Думаю, что

Федор Михайлович был слишком поглощен своими мыслями, а может быть, за

день очень устал, оттого и произошла ошибка. Он, впрочем, и сам это

почувствовал, так как сказал, что не в состоянии больше диктовать, и просил

принести продиктованное завтра к двенадцати часам. Я обещала исполнить его

просьбу.

Пробило одиннадцать, и я собралась уходить. Узнав, что я живу на

Песках, Федор Михайлович сказал, что ему ни разу еще не приходилось бывать в

этой части города и он не имеет понятия, где находятся Пески. Если это далеко, то он может послать свою прислугу проводить меня. Я, разумеется, отказалась.

Федор Михайлович проводил меня до двери и велел Федосье посветить мне на

лестнице.

Дома я с восторгом рассказала маме, как откровенен и добр был со мною

Достоевский, но, чтобы ее не огорчать, скрыла то тяжелое, никогда еще не

испытанное мною впечатление, которое осталось у меня от всего этого, так

интересно проведенного дня. Впечатление же было поистине угнетающее: в

первый раз в жизни я видела человека умного, доброго, но несчастного, как бы

всеми заброшенного, и чувство глубокого сострадания и жалости зародилось в

моем сердце...

Я была очень утомлена и поскорее легла в постель, прося разбудить меня

пораньше, чтобы успеть переписать все продиктованное и доставить его Федору

Михайловичу в назначенный час.

На другой день я встала рано и тотчас принялась за работу. Продиктовано

было сравнительно немного, но мне хотелось красивее и отчетливее переписать, и

это заняло время. Как я ни спешила, но опоздала на целых полчаса.

Федора Михайловича я нашла в большом волнении.

- Я уже начинал думать, - сказал он, здороваясь, - что работа у меня

показалась вам тяжелою и вы больше не придете. Между тем я вашего адреса не

записал и рисковал потерять то, что вчера было продиктовано.

10

- Мне очень совестно, что я так запоздала, - извинялась я, - но уверяю вас, что если бы мне пришлось отказаться от работы, то я, конечно, уведомила бы вас

и доставила бы продиктованный оригинал.

- Я оттого так беспокоюсь, - объяснял Федор Михайлович, - что мне

необходимо написать этот роман к первому ноября, а между тем я не составил

даже плана нового романа. Знаю лишь, что ему следует быть не менее семи

листов издания Стелловского.

Я стала расспрашивать подробности, и Федор Михайлович объяснил мне

поистине возмутительную ловушку, в которую его поймали.

По смерти своего старшего брата Михаила, Федор Михайлович принял на

себя все долги по журналу "Время"4, издававшемуся его братом. Долги были

вексельные, и кредиторы страшно беспокоили Федора Михайловича, грозя

описать его имущество, а самого посадить в долговое отделение. В те времена это

было возможно сделать.

Неотложных долгов было тысяч до трех. Федор Михайлович всюду искал

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии