ф р финал

Еще издали он увидел над крышами клятый цветок баралейника, кружево черного сияния. Вроде бы и не скажешь про черный цвет, что он сверкает, но этот именно что сверкал, как только что отчеканенная монета... Тарик на миг сбился с шага, но после недолгого

ошеломления двинулся дальше. И очень быстро стал догадываться, где этот символ черного чародейства обосновался...

Так оно и оказалось. Церковь святого Берамо, покровителя столицы, в первый миг показалась чужой и незнакомой. С тех самых пор, как Тарик себя помнил, над высоким куполом на золоченом штыре высотой в человеческий рост красовался золоченый же символ Создателя, большой, видимый издалека. Сейчас его не стало, от штыря не осталось и обломочка — по верхушке купола словно огромным молотом ударили, и темно-коричневая черепица то ли провалилась внутрь, на чердак, то ли... Ага, у водосточного желоба, охватывавшего круглую крышу, задержалось несколько целых черепиц, продолговатых, овальных, но гораздо больше было кусков. И внизу, у восточной стены, там и сям валяются и целые черепицы (хорошо ее делали старые мастера, если выдержала падение с такой высоты и не разбилась), и куски. Молния, конечно. Вчерашняя гроза. Молния ударила прямехонько в символ, снесла верхушку купола. Каждый дом давным-давно обустроен ловцом небесного огня⁵ — кроме церквей. Церковь так и не приняла эту придуманную лет тридцать назад новоделку: считается, что все небесные стихии буйствуют по воле Создателя, и он не станет посылать беды на дом, где ему воздают почести.

Однако цветок баралейника... Уж не свидетельствует ли он, что порой буйную небесную стихию посылает и кто другой? В деревнях Тарик слыхивал о черных колдунах и ведьмах, как раз и насылающих градобития, бури, ливни... но вот о грозах по воле злых чародеев не слыхал. И Стайвен Канг ничегошеньки об этом не писал, а уж он-то великий знаток колдовства, это даже ехидный на язык студиозус Балле признает...

Тарик стоял в полной растерянности, совершенно не представляя, что ему делать. Отыскать отца Михалика и рассказать о сегодняшней ночной гостье, о цветке баралейника, который видит не только он, но и рыбарь, объяснивший, что это означает? И о погубленных голубях. Отец Михалик и сам, конечно, про них знает, как и вся

улица, но ничегошеньки не знает про цветок баралейника, там появившийся...

А что, если священник не поверит? Решит, будто Тарик все это сочинил неведомо из каких побуждений? Доказательств-то никаких, кроме словес Школяра...

Есть и более существенные обстоятельства. Сколько Тарик себя помнит, сколько раз бывал в церкви на пастырском слове и очищении души, никогда отец Михалик не говорил о ведьмах и колдунах как о плотских, реальных злых созданиях, в человеческом облике обитающих рядом с обыкновенными людьми. Всякий раз предупреждал, что необходимо беречься от соблазнов Врага Человеческого, — но всегда эти соблазны сеяли те слуги Врага, что человеческого облика не имели вовсе: они, невидимые человеческим глазом, рыщут по грешной земле холодными ветерками, пыльными вихорками, гораздо реже — клочьями тумана, порывами ледяного дождика, неожиданно налетающими, когда дождя вовсе и нет... И в прочем похожем виде, относящемся к небесным стихиям, — вернее говоря, прикидываясь таковыми. И ведьмы, и колдуны, как-то сказал священник на лекционе в церковной школе, только в старые времена невозбранно водились в большом количестве, жили меж людей до поры до времени, но понемногу большинство их вывели и изловили — начали эту охоту еще святые, а потом переняли нелегкую службу подвижники и, наконец, Гончие Создателя. И так рьяно они преследовали нечисть, что ее осталось совсем мало, а некоторые разновидности исчезли вовсе. Их не извели начисто, ведьм и колдунов, но нет у них былой нешуточной силы, и те таятся вовсе уж укромно, опасаясь дать себя обнаружить. Иногда их все же выволакивают из темных углов, распознают под невинными личинами, но происходит такое очень редко — не из-за нерадения охотников за нечистью, а оттого, что очень уж мало ее осталось. Действительно, Тарик лишь раз за свою жизнь слышал об изобличении черного колдуна и был очевидцем его сожжения на костре, и за жизнь папани и мамани они только раз до рождения Тарика слыхали о разоблаченной ведьме — да и то случилось это на противолеглом конце столицы. Там не было никакого костра, и история обросла такими небылицами и слухами, что иные (включая худога Гаспера и его друзей-студиозусов) считают ее очередной городской легендой, каких кружит превеликое множество...