Ф. В. Каржавин и его альбом «Виды старого Парижа»

В письме Бюаша (а затем и в записке Барбо де ла Брюйера) обращает на себя внимание упоминание о малолетнем племяннике Theodore, которого Ерофей Каржавин «заботливо воспитывает, несмотря на свои невзгоды»68. Оба доброжелателя Каржавиных всячески расхваливали любознательность и необыкновенные способности русского мальчика, которому предстояло вместе с дядей преклонить колена перед французским престолом.

Ходатайства французских ученых удовлетворены не были. Всесильный министр д’Аржансон, на которого возлагались надежды, сам был отправлен в отставку в начале 1757 года, пав жертвой интриг маркизы де Помпадур. Не получив обещанной должности переводчика при Королевской библиотеке, Ерофей Никитич оказался «не в состоянии добывать себе и любимому племяннику необходимое содержание» и вынужден был искать для «Федюши» опекуна69. При содействии того же Филиппа Бюаша принять мальчика «на свое попечение и свой счет» согласился парижский книготорговец с улицы Сен-Жак, Жан-Тома Эриссан70.

Самому же Ерофею Никитичу ничего не оставалось, как вернуться в Россию, но сделать это, учитывая его статус беглого, было непросто. Пришлось обращаться за помощью к старшему брату и к влиятельному негоцианту Жану Мишелю71 – оба пользовались покровительством канцлера Михаила Илларионовича Воронцова и имели возможность просить его о содействии72.

Канцлер с готовностью взялся за это дело и 28 апреля 1760 года направил князю Дмитрию Михайловичу Голицыну, фактически исполнявшему обязанности посла в Париже73, письмо, которым гарантировал Каржавину безопасное возвращение в Россию74. Речь в нем шла не только о судьбе Ерофея, но и о легализации пребывания в Париже пятнадцатилетнего Федора, который также числился беглым. Предполагалось, что юношу можно будет употребить на службе при канцелярии Парижской миссии, но прежде дать ему возможность закончить учебу, положив жалованье «студента миссии» – 300 рублей в год. «Отец сего молодаго человека – писал Воронцов, – крайне о том просит, желая его видеть достойным к службе Ея Императорскаго Величества»75.

24 августа того же года последовал именной императорский указ, которым Ерофей Каржавин и его племянник Федор «за самовольную отлучку» в Париж всемилостивейше прощались с оговоркой: «хотя справедливо заслуживали бы должное наказание» в назидание другим («дабы упущением им того другим вреднаго примера не подать»). Ерофею Никитичу позволялось вернуться на родину, а Федор был оставлен в Париже на легальных основаниях – в статусе студента Коллегии иностранных дел при Парижской миссии «до окончания начатых наук»76.

Вскоре было прекращено и «дело братьев Каржавиных»: донос Дементьева признали подлежащим сожжению как «пасквильный» на основании указа «О сожигании подметных писем…» от 11 августа 1732 года77; к тому же самого доносителя уже несколько лет как не было в живых. Василий Никитич был прощен, хотя ему за «увоз сына» и за то, что он «без всякаго ему позволения и пашпорта ездил в Англию», изначально грозило жестокое наказание «по силе Уложения 6-й главы четвертаго пункта»78.

Ил. 4. Коллеж Лизь"e на «плане Тюрго» 1739 г.

Примечательно, что незадолго до указа о прощении беглецов Эриссан, парижский опекун Федора Каржавина, подал Д. М. Голицыну свой «M'emoire concernant Theodore Karjavine de Saint Petersbourg»79, в котором, обращаясь к русской императрице, выражал желание и далее опекать ее подданного. Он представил подробный отчет об успехах в «школах» своего подопечного, достигнутых исключительно благодаря его, Эриссана, неусыпным заботам. История обучения российского подданного в Париже в изложении его французского опекуна делилась на два этапа: до опекунства и во время опекунства.

До декабря 1756 года мальчик посещал коллеж Лизь"e (ил. 4)80, куда его определил родной дядя и где он показывал «блестящие успехи» в латинской и французской грамматике, «аттестовался постоянно первым» и был одним из немногих стипендиатов81. Однако Эриссан, строгий приверженец янсенизма82, принял решение изменить ход обучения. Его насторожил интерес мальчика к «экспериментальной физике», который поощряли наставники коллежа, позволяя ему посещать публичные лекции популярного в Париже «аббата Нолле» (ил. 5, 6)83. Усмотрев в этом потенциальную угрозу своей образовательной концепции, Эриссан «заблагорассудил приостановить эти занятия», поскольку счел, что «заманчивость и беспредельная обширность физики» могли отклонить учащегося от главного84.

Ил. 5. Аббат Нолле, физик-экспериментатор. XVIII в.

Ил. 6. Кабинет экспериментальной физики аббата Нолле, 1745 г.