F20. Балансировать на грани

– Ты пытаешься меня загипнотизировать? – пытаюсь пошутить я, с горечью отмечая, что успокаивать и жалеть меня никто не собирается. Ему вообще нет дела, что меня менее получаса назад едва не изнасиловали. – Применяешь на мне свои психиатрические штучки? – Улыбка получается ненатуральной.

Ладно, с последствиями нападения справлюсь сама, обсужу на работе подробности с Ниной. Она неплохой психолог – профессия обязывает. Сейчас нужно разрядить отношения со спасителем. Я снова пытаюсь улыбаться, а он продолжает строго смотреть, словно прорываясь в мой разум, освобождая мои мысли от защитной шелухи, сдирает её слой за слоем, стремясь к сердцевине, к самому сокровенному. Это взгляд профессионала, общающегося с тяжелобольным пациентом. Взгляд человека, пытающегося отделить фантазии ото лжи, в моём случае – правдивые мотивы действий от тех, которыми можно прикрыться. Чтобы скрыть истину. Записка жжёт карман.

– Почему ты не спросишь у меня напрямую? Зачем эти обходные манёвры?

– Я подумала, что тебе неприятно говорить об этом.

– О чём? О том, что на моих глазах, в нескольких метрах от меня машина сбила мою бывшую жену? Или о том, что родители в этот момент порадовались, отказываясь помогать нам? А может, ты хотела узнать детали дня, когда я совершил убийство? Аля, ты боишься меня? Ты считаешь, что меня напрасно не посадили?

– Нет, Олег, что ты. Я уверена, что это был несчастный случай. Милый, ты говоришь жестокие вещи, твой отец бы обязательно помог, но он был занят на операции.

– Дай угадаю, спасал детей, да? Ха-ха-ха, Аля! Я тебя умоляю, – Он трясёт ладонями перед лицом, закатывая глаза. – Аля, – говорит, вдруг становясь серьёзным, – жалось к детям и котятам – запрещённый приём. От душещипательной истории с их участием любого на слезу пробивает. Не зря же ты всем и каждому до сих пор рассказываешь, как я откачал девочку у бассейна. Спас невинного ребенка! Герой! Тебе, моей матери, Кате, да всем вам до безумия нравятся подобные байки. Именно из-за того случая ты взяла меня на работу, а потом и пустила в свою кровать, признай.

Я молчу.

– Аля, мой отец не спасал детей. То есть в том автобусе действительно были дети, но они отделались лёгкими переломами. Мой папа делал операцию водителю и одному из пассажиров. А детские слёзы были добавлены, чтобы придать трагичности случившемуся и отвлечь народ от очередного кризиса.

– Но твоя мама сказала…

– Она верит тому, чему хочет верить. А именно, что Николай Николаевич – божество, спустившееся с небес и одарившее её своим светом.

– Так нельзя говорить про родителей.

– Ты права, я забылся. Аля, – сжимает он мой подбородок двумя пальцами и тянет к себе, – перестань собирать информацию. Мне это неприятно. Если тебе нужно что-то узнать – спроси напрямую, обещаю, что отвечу честно. Но я не смогу верить тебе, если ты будешь проводить личное расследование. Хорошо?

Я киваю.

Глава 22. Олег

Разумеется, я не поверил ни единому её слову. Она непременно продолжит выяснять подробности трагедии, повлёкшей за собой смерть Алины, но страшит меня другое. Никаких сомнений: в ту ночь Алю кто-то провожал до машины. Мужчина, который, заметив меня, быстро ретировался с места «преступления». У неё роман на стороне? Интрижка? Или просто ни к чему не обязывающий секс?

Бесы, режущие мои мысли подобно шредеру, уничтожающему бумагу, я не могу заниматься с ней сексом, да что там, даже прикасаться к ней не могу, подозревая, что она мне изменяет. Трясёт от одной мысли, что Аля может принадлежать кому-то, помимо меня. Я умудряюсь одновременно любить её и ненавидеть за всё хорошее, что она делает для меня, за всю боль, которую причиняет.

Застукать её не удалось ни разу. А мне не хватает самой малости – её признания или хотя бы одного, крошечного доказательства, чтобы оставить её. Но отсутствие уверенности в Алиной неверности не позволяет расстаться с ней. Я чувствую себя выпрыгнувшим из самолёта горе-экстремалом, хватающимся за предложенный судьбой парашют. А шансы, что он раскроется, – один к ста. И стоило бы уже давно бросить ненужный балласт и готовиться к столкновению с землёй, со смертью, так нет же, я изо всех сил, руками, ногами и зубами хватаюсь за надежду, что Аля действительно принадлежит только мне. Больно отпускать её каждый день на работу, что стало равным объятиям другого мужчины, но я терплю, продлевая агонию, греясь в её тепле, хотя считаю его фальшивым.

Мы как две ищейки. Она роет под меня, докапываясь до информации о прошлом, я слежу за ней, одновременно ожидая и больше всего на свете боясь увидеть её с другим. А бесы шепчут, что дурак, что олень и неудачник. Перекрикивают громкую музыку, которую я начал часто слушать, затмевают вой пилы или рёв перфоратора, когда я приделываю плинтуса или вешаю гардины в нашей новой квартире на окраине.

* * *