F65.0

Собственно, если по правде, то отчасти, в некоторой степени, вроде бы как, можно сказать, что в чем-то…Короче! Кто кого из нас двоих совратил первым – вопрос неоднозначный. Я не подходил на место Долорес, а она не походила на Г-Г. Скорее, знаете, тетя напоминала Королеву из Диснеевской «Белоснежки» тридцать седьмого, но которая избавилась от этих гадких гномов и самой идиотской принцесски. А я был эликсиром красоты, от которого она расцветала, когда полностью мной насыщалась. Или зеркалом с радостью сообщавшим: «Ты на свете всех милее! Дай мне ножки полизать…»

Я уже сказал, что тетины лапки привлекли меня с первого взгляда. До моего переезда к ней, Ангелина жила одна несколько лет. Постоянного сожителя не имелось, а женщина она весьма крепкого сексуального темперамента. По факту, у меня вся родня такого темперамента (я узнал позже, что mon papa и ma maman, конечно, любили друг друга, но как бы не только друг друга), почившие тетки, братья, сестры, дядьки и прочие, включая дедов-бабушек тоже обладали тягой ко всем этим делам. Вроде бы, – информация неточная, – но вроде бы, мой прадед одним из первых в стране занимался распространением порнографических материалов в дореволюционном Петербурге. Забавно, что звали его Иоганом. Sic!

Итак, подобная сублимация не сказаться на тете не могла. Плюс добавим, что в Советском Союзе секса не было (но была любовь, однако же эту часть фразы никто не помнит), вершиной откровенности была «Эммануэль», и подобные фильмы, где кусок попы казался жутким развратом; Ангелина пахала целыми днями, мужа не имела, мужика надолго не заводила, и думается мне, что в целом имела слабое представление о бездонной ширине вариантов и возможностей удовлетворения подобных наклонностей. В результате получилось, что получилось. Я же, подрастающий продукт новой страны, грядущей эпохи и хлынувшей сюда массовой культуры потребления, продукт нисходящего развитого постмодерна взамен недоразвитого соцреализма, продукт попытки сексуальной революции, – я стал, в некотором смысле, тем морально расхристанным катализатором, который распалил ее угли. Моя природная предрасположенность к обожествлению и удовольствию от женского тела при тотальнейшем (почти) отсутствии табу, и зажимаемая сексуальная мощь роскошной одинокой женщины сошлись. Как вода и камень, стихи и проза, трали-вали.

С первых дней я научился чувствовать ее настроения, раскусил ее напускную толстокожесть, попытки закосить под Ледяную королеву, научился преодолевать барьер между нами, состоящий из многочисленных гостей и домашнего персонала. Я держался в рамках закона, ха, но нет. В рамках тех ею установленных строгих правил, был покладистым и покорным когда того требовала ситуация. Но я обожал к ней прижиматься, любил тереться незаметно об ноги, прикидываясь, что дурачусь, обожал, когда она поднимала к себе на ручки и притискивала к своей великолепной, бесподобной груди с синими прожилками вен, обожал обнюхивать ее и получать от ее пухлых губ мокрые поцелуи в лоб и щечки. Посему я научился симулировать разное, типа страха темноты, приступов ночной паники, дабы давить на ее жалость, нечасто, но метко и когда сам того хотел, чтобы лишь она разрешила мне оказаться рядом с ней или вовсе в одной постели, крепко обнимать ее, чувствовать ее гладкую плоть в своих детских ручонках. Не знаю догадывалась ли она о моих ранних позывах или настоящих мотивах. Я любил также просыпаться раньше нее, вместо мультиков Дисней по первому или слова пастыря (ну да) лежал и смотрел на нее спящую, всегда сильную, но такую беззащитную по утрам, без своего яркого макияжа или с остатками оного после вечера, такую расслабленную, такую податливую. Есть несравненное удовольствие лицезреть властного человека беззащитным, скажу я вам.