Фабиан Риск

– Я даже еще не начал смотреть, – Утес открыл коробку с пиццей и принялся есть, пока все осматривали стены. – Думаю, сейчас мы сможем сделать это вместе. Если каждый возьмет себе по стене, это займет не так много времени.

Как только Утес заморил червячка, они распределили стены между собой и принялись за дело.

– Сколько у вас «иди на хер»? – спросил Муландер.

– У меня уже три, – отозвалась Лилья.

– А «иди в манду» считается? – уточнил Утес.

– Нет, это совершенно разные вещи, – возразил Муландер. – Это нельзя сделать одновременно. Должен же быть какой-то порядок.

– Во всяком случае, у меня уже есть два первых варианта.

– А куда отнести «Улла у меня соснула»?

Через четверть часа в комнате воцарилась плотная тишина. Словно все осознали, что теперь от них зависит, принесет ли плоды огромная работа, которую проделал Утес. Он не только сфотографировал бросающиеся в глаза четкие граффити на стенах и шкафах. Он также нашел то, что не было заметно на первый взгляд, – под скамьями и на спинках стульев.

На одном держателе туалетной бумаги было написано: «Надеюсь, у тебя есть план Б…», а на обратной стороне сиденья от унитаза: «Гомики срут так же, как обычные люди. Только они считают, что у них получается красивее». Но в основном были надписи типа: «Сесилия – шлюха» «Наш футбол самый лучший, а у прочих – хер вонючий!» «Слипкнот рулит – Хельстрем сосет» «Йорген + Лина» «Рок умер, да здравствует синти-поп!»

Тувессон рассматривала граффити, и ей казалось, что она погрузилась в мысли молодежи – современной и той, что была раньше. Граффити на нескольких фото были многослойными, словно годовые кольца различных выпусков, и чтобы разобрать самый первый слой, надо было постараться.

Ее взгляд задержался на «Мьелле должен умереть». На записке значилось: «Обратная сторона скамьи, раздевалка для мальчиков». Тувессон вздрогнула и стала изучать фото более внимательно. Угловатые неровные буквы-углубления были вырезаны ножом на дереве. Судя по потертым краям букв, им определенно может быть около тридцати лет. Вопрос только, кто их вырезал? Йорген, Гленн или преступник?

– А что вы думаете об этом? – Лилья зачитала вслух остальным. – «Я говорю, никто не слушает. Я спрашиваю, никто не отвечает / Человек-невидимка».

– Где эта надпись? – спросил Муландер.

– За огнетушителем в южном коридоре.

– У меня похожая, – сказал Утес. – «Я ненавижу каждого говнюка, но кому есть до этого дело? / Человек-невидимка».

– Думаете, это он? – спросила Лилья, повернувшись к остальным.

– А почему бы и нет? – отозвалась Тувессон.

Все четверо отступили на несколько шагов от стен и уставились на граффити. Словно ждали, что преступник вот-вот материализуется и выйдет прямо из стены.

Через полчаса Муландер подошел к стене, снял одну из фотографий, сел за стол и принялся изучать ее под лупой. Остальные продолжали рассматривать свои стены, и по мере готовности все стали собираться за спиной Муландера.

Граффити, которое он изучал, было невозможно разобрать. За долгие годы текст стерся до такой степени, что от него осталось несколько точек и черточек различной величины и под разными наклонами. Сейчас Муландер пытался воссоздать буквы. В записке было сказано, что это граффити находится на внутренней стороне двери шкафчика 349.

Лилья повернулась к Утесу:

– Ты что, отпирал каждый шкафчик?

– Нет, они уже были открыты. Возможно, летом, когда их моют, из них все убирают.

Тувессон наклонилась над плечом Муландера и увидела обрывки текста. «Никто меня не видит… Никто…» Продолжения не было видно. Муландер одной рукой загораживал фото, и она ни за что на свете не хотела ему мешать. Когда он вот так сосредотачивался, следствие обычно делало большой шаг вперед.

Тувессон мысленно поблагодарила пиццу-кебаб, подошла к окну и посмотрела на ночное освещение Хельсингборга. Все необычайно хорошо просматривалось, и она увидела дорогу через пролив до самых огней Хельсингера и мигающего маяка на одной из башен замка Кронборг. Виднелись даже огни острова Вен, на котором она, как и большинство жителей ее города, не была ни разу. Или это просто огни парохода?

– Вот он! – вдруг вскричал Муландер.

Тувессон обернулась.

– Ты уверен?

– Если это не написал наш преступник, на этом я заканчиваю и меняю профессию.

– А что он написал? – спросила Лилья, наливая себе в стакан остатки колы.

– «Никто меня не видит… Никто меня не слышит… Никто даже не издевается надо мной / Ч.Н.», – Муландер поднял глаза и посмотрел на своих коллег.

– Именно поэтому он называет себя Человеком-невидимкой. Никто не обращал на него внимания. Вот вам мотив, – сказала Тувессон. – Это, безусловно, одна из самых страшных вещей – когда тебя все время игнорируют и тобой пренебрегают. Над тобой даже не издеваются. Ты как будто вообще не существуешь.

– Так вот чего он добивается, – сказала Лилья. – Существовать, нанести самого себя на карту и стать известным.

Тувессон кивнула.

– Пока что он делает все, чтобы остаться невидимкой, – заметил Утес.

– Что бы то ни было, это значит, что, скорее всего, он учился в том же классе, – сказал Муландер.