Фабиан Риск

Всякий согласился бы, что сейчас ей это необходимо, подумала Камилла, правой рукой роясь в лежащей на пассажирском сиденье сумке. Она знала, что сигареты лежат где-то среди всех этих помад, ключей, мобильного, зубочисток и тампонов. Вот… Наконец кончиками пальцев она нащупала мягкую шуршащую пачку и поднесла ее ко рту. Содрав зубами целлофан, губами обхватила сигарету и вытащила ее из пачки. Прикуриватель был уже раскален добела, и скоро она смогла сделать так необходимую ей затяжку.

Раньше она успокаивалась сразу же после первой затяжки. Но не теперь. Это, черт возьми, последний раз, подумала она, встала в крайний ряд, до упора нажала на газ и обогнала вишневую «Вольво», которая еле ползла перед ней. Она вдохнула как можно сильнее, чтобы дым дошел до тончайших капилляров, и перед ней, как в компьютерной игре в 3D, вынырнула трасса Е6. Она ехала слишком быстро, но ей было наплевать. Если ее захочет остановить полиция, пусть останавливает. Так даже лучше, пусть поедут с ней и помогут.

Бьерне уже не в первый раз вот так внезапно возникал и забирал детей. Один раз он повез их в Тиволи в Копенгаген, а в другой решил, что они отправятся на экскурсию на остров Вен. Но сейчас он впервые позволил себе заблокировать свой номер. В первый и последний раз.

На этот раз с нее хватит. На этот раз она не собирается довольствоваться тем, что немного подуется и спустит все на тормозах. На этот раз она дойдет до суда, запретов на посещения и всей этой катавасии. Уж она позаботится о том, что мало ему не покажется. Ему так достанется, что он больше никогда не посмеет к ним приблизиться.

Она осталась в крайнем ряду и заметила, что спидометр показывает 150. Только бы ей не пропустить съезд на Стревельсторп, где он жил. Подонок. Она сделала последнюю затяжку, выкинула сигарету в опущенное окно и закурила новую.

Как она могла быть такой наивной? За долгие годы она получала так много предупредительных сигналов. У нее было сколько угодно шансов просто повернуться и уйти. Вместо этого она предпочитала закрывать глаза, подставлять другую щеку и делать вид, что все нормально. Будто он действительно сможет бросить пить. Будто его плохое настроение на самом деле ее вина. Тогда у них еще не было детей. Если бы проводился чемпионат мира по глупости, она бы безо всяких усилий заняла первое место.

Она выпустила дым, он попал ей в горло, и она закашлялась. Как старая бабка, подумала она, заметив, что вишневая «Вольво» обогнала ее во внутреннем ряду. Она бросила взгляд на отметку спидометра – 140 – и встала во внутренний ряд за «Вольво».

С тех пор прошло больше десяти лет. Но она помнила первый удар, как будто это было вчера. Они ужинали у ее подруги детства Павлы, или Эльзы Халлин, как ее звали с тех пор, как она вышла замуж за Йеркера. Халлины пригласили их на фондю после того, как разобрали кладовую в подвале и нашли там фондюшницу. За ужином они говорили о том, как несправедливо, что такая хорошая посуда бог знает сколько лет лежала в подвале. Затем они перешли к тому, что им нравится в раскритикованных восьмидесятых, и примерно на этом этапе она заметила, что Бьерне замолчал…

На «Вольво» включился сигнал торможения, и ей самой пришлось затормозить, чтобы не врезаться в нее. Камилла бросила взгляд через плечо – посмотреть, сможет ли она вывернуться, но там ехал грузовик и пытался обогнать ее на подъеме. Зачем?

…Бьерне ненавидел все, что напоминало о восьмидесятых. Не играло никакой роли, что он только что заглотил тушенное в масле мясо, будто в животе у него была огромная дыра. Он ненавидел восьмидесятые. И точка. Остальные продолжали говорить об одежде и прическах. Тогда было гораздо веселее, чем в девяностые, когда все должны были носить потертые линялые джинсы, и любая одежда, кроме футболок и рубашек в клетку, считалась роскошью.

Этот последний комментарий отпустила Павла, вероятно, абсолютно не осознавая, что Бьерне именно так и одет. Белая футболка под расстегнутой клетчатой рубашкой лесоруба. Или она прекрасно все понимала? В таком случае это было вполне в ее духе. Камилла попыталась спасти ситуацию, сказав, на ее вкус, именно рубашки в клетку могут быть довольно стильными, и в первый раз за двадцать минут Бьерне открыл рот: «Восьмидесятые были, черт возьми, только для гомиков и пидорасов с их проклятыми накладными плечами и всяким дерьмом». Йеркер поинтересовался, в чем разница между гомиками и пидорасами, и, ухмыляясь, поднял свой стакан…

На вишневой «Вольво» опять включился сигнал торможения, и Камилла снизила скорость. Спидометр показывал 125.

…Они выпили. Все, кроме Бьерне, который всячески демонстрировал свое отвратительное настроение. Камилла попыталась перевести разговор на тему работы, и Павла подхватила и принялась рассказывать, как ее начальник сознательно отводит детской литературе последнее место.

«Значит, вам действительно нравится музыка этих гомиков, – прошипел Бьерне. – У них толком не было нормальных инструментов. У таких, как Soft Cell и эта Human League. Проклятые загримированные гомики, которые даже петь не умели!»