Глубоко в душе Капелло не доставлял удовольствия опыт позирования для портрета, он занимал слишком много времени, и Фабио хотел, чтобы все скорее закончилось. Тем не менее, он был слишком вежлив, чтобы высказать свои ощущения художнику. И правда, Вайн поделилась с нами: «Это чудесно, когда вам встречается кто-то, кто действительно ценит искусство и действительно испытывает к нему страсть. У него приятное лицо, очень понятное, вы можете чувствовать его участливое отношение. Он старался помочь мне. У него очень милые глаза, я представляю, что в юности он был довольно привлекателен. Конечно, он таким и остается. В цвете его глаз присутствует легкий оттенок фиолетового, что было очень здорово писать».
Изумленная телевизионная аудитория вглядывалась в созданное Стеллой нечто, что не было похоже на Капелло вовсе. Она изобразила довольно комично выглядевшего мужчину с юным лицом, розовыми щеками, широко распахнутыми большими глазами, имевшего гораздо более открытые и мягкие черты лица, который уставился на мир, глядя сквозь нелепые очки с толстыми стеклами. Он был одет в синий пиджак с линиями белой отделки, белую рубашку с темно-синим галстуком и серые брюки. Фабио был изображен на бровке поля во время матча, одна его рука в жесте была заведена за другую, так что его фигура выглядела почти что скрученной. Фабио, который был знаком с изумительной широтой мышления художницы, все же выглядел озадаченно, когда увидел эскизную работу Стеллы. «О, уммм… мило! – сказал он. – Мне нравится. Ха, ха, ха, да». Его мозг, кажется, совершал непосильную работу, когда Фабио начал «въезжать» в рисунок.
Капелло, человек высокой культуры, знал, как настроиться на волну мыслей великих, поскольку чувства его были тренированы живописью и классической музыкой. Однажды он сказал: «Когда Клаудио Аббадо дирижирует Берлинским филармоническим оркестром, я плачу». Однако когда он разглядывал работу Стеллы, на его лице не было никаких признаков подступающих слез. Возможно, она его заинтересовала, и он продолжал уважительно относиться к художнику, но он не высказал желания купить портрет лично и никогда не давал себе труда узнать, за сколько он был продан.