Фабиола или Церковь в катакомбах. Повесть из эпохи гонения христиан

Вечер был восхитительный, похожий на тот, в который, много лет спустя, Моника и Августин, сидя у окна в Остии, рассуждали о благочестивых делах. Все вокруг, на небе и на земле было величественно и прекрасно; Колизей или амфитеатр Флавия представлялся теперь в полной своей красоте. С той же стороны доносился легкий ропот фонтана Meta Sudans, струи которого, стремясь ввысь, блестели серебром и рассыпались словно морские волны, ударявшиеся о скалистый берег моря. По другую сторону виднелось прекрасное здание, известное под названием Септимия Севера; бани Каракаллы, возвышавшиеся над Пелийским холмом и отражавшие свет осенней луны мраморными стенами. Но все эти колоссальные сооружения римлян, стремившихся к приобретению славы, были ничем для двух христианских воинов, стоявших, задумавшись на террасе. Старший из них одной рукой приобнял младшего, таким образом как бы опираясь на его плечо. После долгого молчания он прервал царившую кругом тишину и негромко произнес:

Триумфальная арка Константина в Риме

– Я хотел показать тебе именно то место, которое теперь находится под нашими ногами, где я часто думал о той, высоко возносящейся триумфальной арке, о которой я недавно упоминал[14], но кто может думать о таких ничтожных вещах, когда небесный свод простирается над нами и звезды светят так ярко, словно желая привлечь наши взгляды и мысли в небесную высь.

– Ты прав, Севастиан! Я сам много думал о том, что если внешняя сторона этого свода, на который может смотреть слабый и грешный человек, так прекрасна и светла, то какова же может быть та сторона, на которой покоится взгляд бесконечной славы Творца вселенной! Я представляю себе этот свод похожим на богато вышитую пелену, через которую проникает лишь несколько стежков золотой нитки на левую сторону ткани, чтобы быть видимыми для нас. Эти-то золотые точки мы называем звездами, которые так привлекают наши взоры. Воображаю, какая должна быть богатая та, правая сторона, по которой ходят воздушные существа ангелов и святых праведников.

– Прекрасна твоя мысль, Панкратий, и чрезвычайно правдива, – отозвался Севастиан, – однако эта небесная ткань и разделяет нас, трудящихся здесь для церкви, но она так прозрачна и легка, что через нее весьма удобно проникнуть взглядом в небеса и думать о славе Творца.

– Извини меня, Севастиан, – сказал юноша, глядя на него тем самым взглядом, каким недавно смотрел в лицо своей матери, – когда ты так умно говоришь о построении в будущем величественной арки, то я уже представляю ее, даже вижу построенной и открытой нашими слабыми руками для проведения в далеком будущем нашей церкви к торжеству и славе, а себя – к счастью.

– Где ты видишь ее, дорогой юноша, где? Панкратий, не задумываясь показал рукой налево.

– Там, мой благородный Севастиан, – сказал он, – я говорю об открытой арке в амфитеатре Флавия, ведущей на арену, над которой простирается та самая пелена, о которой мы только что упоминали; через ткань ее взобраться на небо так же легко, как прорвать ту занавесь из полотна в амфитеатре, которая отделяет зрителей от мучеников. Но, чу!.. Слышишь?

– Да, я слышу рев льва у подножия Целийского холма, – отвечал Севастиан. – Дикие звери, должно быть, уже привезены в вивариум[15] амфитеатра. Я знаю, что вчера там не было никаких зверей.

– Так слушай, – продолжал Панкратий, – не обращая внимания на то, что Севастиан прервал его длинную речь, – этот голос призывает нас к бою, как голос военной трубы, которая будет сопровождать нас к победе.

Оба на минуту замолкли, потом Панкратий снова нарушил молчание:

– Это напоминает мне, мой верный друг, что я должен обратиться к тебе за советом относительно одного дела… Скоро придут твои гости?

– Не думаю. Они будут приходить поодиночке, пока не соберутся все. Пойдем в мою комнату и там нам никто не помешает.

Они прошли вдоль по террасе в последнюю комнату, находившуюся в конце холма, напротив фонтана. Комната была освещена лунном светом, падающим через окно. Севастиан остановился у окна, а Панкратий присел на ложе.

– Что за дело, Панкратий, по которому ты хотел посоветоваться со мной? – спросил Севастиан с улыбкой.

– Признаться, дело это можно назвать безделицей, – робко ответил Панкратий, – человеку такому смелому и великодушному, как ты, но оно важно для такого слабого и неопытного юноши, как я.

– Надеюсь, что в нем нет ничего предосудительного.

Говори, и я заранее обещаю тебе свою помощь.